Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Шрифт:
– Если помните, я приказал уничтожить все французские предприятия. Как же так получилось, что за несколько месяцев объем производства уже приближается к довоенному уровню?
– Может быть, это чистая пропаганда, – спокойно ответил я. Поскольку сам Гитлер не пренебрегал подобными пропагандистскими акциями, вопрос был исчерпан.
В феврале 1945 года я снова летал на нефтеперерабатывающие заводы Венгрии, в пока еще удерживаемый нами угольный район Верхней Силезии, в Чехословакию и Данциг. Везде, где я побывал, мне удалось заручиться обещаниями представителей моего министерства следовать выработанному нами курсу, да и генералы с пониманием отнеслись к моей деятельности.
В Венгрии я увидел кое-что весьма любопытное: у озера Балатон концентрировались дивизии СС, которые Гитлер намеревался бросить в крупномасштабное наступление. Поскольку план этой операции держался в строжайшем секрете, странно было смотреть на нашивки, выдававшие принадлежность солдат и офицеров к элитным соединениям. Но еще фантастичнее этой демонстративной подготовки к «внезапному» удару была вера Гитлера
В Данциге я заехал в штаб Гиммлера, в то время занимавшего пост главнокомандующего группой армий «Висла». Штаб размещался в комфортабельном, специально оборудованном поезде. Мне случилось присутствовать при телефонном разговоре Гиммлера с генералом Вейссом. Все доводы Вейсса о необходимости оставить безнадежные позиции Гиммлер обрывал одной и той же фразой: «Я дал вам приказ, и вы головой отвечаете за его выполнение. Если позиции будут оставлены, я лично призову вас к ответу».
Посетив на следующий день генерала Вейсса, я узнал, что позиции были оставлены еще ночью. Вейсс явно пренебрег угрозами Гиммлера. «Я не намерен заставлять свои войска выполнять безумные приказы и нести неоправданно большие потери. Я делаю только то, что возможно». Угрозы Гитлера и Гиммлера переставали действовать на командующих. В ходе той же поездки я просил министерского фотографа снимать бесконечные вереницы беженцев, в панике рвущихся на запад. Когда-то Гитлер отказался рассматривать подобные фотографии, и теперь история повторилась: он снова оттолкнул снимки, но без раздражения, словно покорившись судьбе.
В Верхней Силезии я встретил генерала Хайнрици, разумного командира, с которым в последние недели войны у меня установились доверительные отношения. Тогда, в середине февраля, мы решили сохранить железнодорожные магистрали, необходимые в будущем для доставки угля в Юго-Восточную Германию. Вместе мы посетили шахту в окрестностях Рибника. Хотя шахта оказалась в непосредственной близости от фронта, советские войска не пытались помешать ее работе. Казалось, что и враг с пониманием относится к взятому нами курсу. Польские шахтеры приспособились к изменившейся ситуации. Они работали с прежней отдачей, в некотором смысле платя нам за обещание сохранить их место работы, если они воздержатся от саботажа.
В начале марта я отправился в Рур, где возникли серьезные проблемы. Промышленников больше всего тревожила вероятность разрушения мостов, ведь тогда даже при сохранности угольных шахт и сталелитейных заводов вся промышленность остановилась бы. Я посетил фельдмаршала Моделя [302] .
Фельдмаршал был в ярости. По его словам, он только что получил приказ Гитлера атаковать врага на фланге в Ремагене несколькими отборными дивизиями и отвоевать мост. «Эти дивизии растеряли все свое оружие и совершенно небоеспособны. От них пользы меньше, чем от роты! Все время одно и то же: в штабах понятия не имеют о том, что творится на фронте… Разумеется, в провале обвинят меня». Раздраженный приказами Гитлера, Модель с еще большей готовностью выслушал мои предложения и пообещал в боях за Рурский регион пощадить жизненно важные мосты и железнодорожные сооружения.
302
В тот же день Модель решил не использовать самую большую фармацевтическую фабрику Германии «Вайер-Леверкузен» как артиллерийскую базу. Он дал разрешение сообщить об этом врагу и попросить не бомбить фабрику.
Чтобы предотвратить уничтожение мостов, столь гибельное для нашего будущего, я договорился с генералом Гудерианом издать приказ о «разрушении объектов на нашей территории». Этот приказ запрещал любые взрывы, которые могли «помешать жизнеобеспечению немецкого населения». Безусловно, каких-то разрушений избежать было невозможно, но необходимо было свести их к минимуму. Гудериан намеревался взять на себя всю ответственность на Восточном театре военных действий, но когда он попытался убедить генерала Йодля, отвечавшего за Западный театр военных действий, подписать подобный приказ, Йодль переадресовал его Кейтелю. Кейтель заявил, что обсудит проект приказа с Гитлером. Результат был вполне предсказуем: на следующем же оперативном совещании Гитлер закатил истерику и потребовал еще более неукоснительного проведения тактики «выжженной земли».
В середине марта я послал Гитлеру еще одну докладную записку, в которой снова перечислил действия, необходимые на данном этапе войны, и при этом я прекрасно понимал, что нарушаю все запреты, установленные в последние месяцы. Однако другого пути у меня не было: всего лишь несколько дней назад я созвал промышленников на совещание в Бернау и сказал им, что поставлю на карту свою жизнь ради сохранения заводов от разрушения. Одновременно я разослал во все филиалы министерства циркулярное письмо с приказом не допустить никаких преднамеренных взрывов предприятий.
Чтобы Гитлер сразу же не отшвырнул мою записку, начал я, как обычно, с отчета о добыче угля. Однако уже на второй странице, в перечне приоритетных промышленных объектов, военные заводы оказались в самом конце, а предпочтение
я отдал гражданским нуждам – обеспечению населения продовольствием, топливом, электроэнергией [303] . Затем я резко сменил тему, подчеркнув, что «немецкая экономика окончательно рухнет уже через четыре – восемь недель, что сделает невозможным продолжение военных действий». Я прямо обратился к Гитлеру со словами: «Никто не имеет права связывать судьбу немецкой нации с собственной судьбой… В эти последние недели войны долг руководства – оказать любую возможную помощь своему народу». В заключение я написал: «На данном этапе войны мы не должны бессмысленными разрушениями ставить под удар выживание нации».303
Еще несколько недель тому назад мы составили детальные планы. 19 февраля, через день после получения приказа Гитлера «об установлении приоритетов в распределении всех транспортных средств армии, военной промышленности, сельского хозяйства и гражданской промышленности», я издал собственные «Инструкции, касающиеся ситуации на транспорте». «Первостепенное значение имеет все, что жизненно важно для сохранения германской нации. Следует сделать все возможное для обеспечения населения продовольствием и всем необходимым». Принять это решение меня вынудил транспортный кризис: уровень железнодорожных перевозок снизился в три раза.
При поддержке Рикке, статс-секретаря имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства, удалось получить от управления планирования предписание от 2 марта 1945 г., позволившее мне приказать управлению строительства обеспечивать электричеством и углем продовольственные фабрики и заводы по производству сельскохозяйственного оборудования и в первую очередь восстанавливать заводы, производившие минеральные удобрения. В последний раз расставляя приоритеты, я даже не упомянул военные объекты.
Резерв грузовиков, сохранявшийся для срочных военных перевозок, мы обеспечили горючим и бросили на перевозку семян для следующего урожая, поскольку состояние железных дорог уже не позволяло справиться с этой задачей. В те недели мы последовательно претворяли в жизнь специальную программу обеспечения берлинских складов продовольствием, которого должно было хватить на несколько месяцев.
Статс-секретарь министерства образования Цинч одобрил еще одно мое особое распоряжение, и наши грузовики приступили к вывозу ценных произведений искусства из берлинских музеев в соляные пещеры на реке Цаале. Спасенные тогда художественные ценности составили ядро коллекции Далемского музея.
До тех пор я с притворным оптимизмом делал вид, что согласен с официальной линией, – доказывал, что заводы не следует разрушать, так как они понадобятся нам для обеспечения военных побед. Теперь же я впервые заявил о необходимости сохранить основы жизнеобеспечения нации, «даже если не удастся отвоевать потерянные территории… Учитывая суровые условия послевоенного периода, нельзя уничтожать транспортную систему, для восстановления которой потребуются годы… Разрушение мостов и магистралей лишит немецкий народ надежды на выживание» [304] .
304
В докладной записке от 15 марта я использовал в качестве примера Верлин: «Запланированные в Берлине взрывы мостов приведут к прекращению поставок продовольствия; промышленное производство и вся жизнь в городе остановятся на несколько лет. Подобные разрушения означают гибель Верлина». Я также обрисовал Гитлеру последствия умышленных разрушений для Рурского региона: «Если многочисленные железнодорожные мосты через мелкие каналы и долины, а также виадуки будут взорваны, рурская промышленность не сможет обеспечить восстановление даже этих объектов». Я также потребовал издать указ, по которому одного-единственного кодового слова было бы достаточно, чтобы при приближении врага распределять среди населения содержимое гражданских и армейских складов, включая продовольствие.
Без предварительной подготовки я не осмелился вручить докладную Гитлеру: уж слишком он был непредсказуем и вполне мог приказать расстрелять меня на месте. Поэтому я отдал двадцатидвухстраничную записку полковнику фон Белову, чтобы он был в курсе моих предложений. Затем я попросил Юлиуса Шауба передать Гитлеру, что я хотел бы получить на сорокалетие его фотографию с личным посвящением. Я оставался последним из ближайшего окружения Гитлера, кто за двенадцать лет не просил у него такой фотографии. Теперь же, когда его власть рушилась, а наши близкие отношения исчерпали себя, я хотел, чтобы он знал: хотя я придерживаюсь противоположных взглядов и смирился с окончательным поражением, я все еще преклоняюсь перед ним и высоко оценил бы столь ценный памятный дар.
На всякий случай я собирался предпринять меры предосторожности – после передачи докладной оказаться как можно дальше от рейхсканцелярии. Вечером я планировал вылететь в Кёнигсберг, к которому неумолимо приближались советские армии, чтобы провести совещание с находившимися там сотрудниками и еще раз предостеречь их против бессмысленных разрушений.
Правда, я считал необходимым проститься с Гитлером и потому явился на оперативное совещание со своим судьбоносным документом. Уже некоторое время совещания проводились не в роскошном кабинете Гитлера, спроектированном мною семь лет назад, а в маленьком кабинете в бункере. С грустью и горечью Гитлер сказал мне: «Вот видите, герр Шпеер, ваша прекрасная архитектура теперь не обрамляет наши оперативные совещания».