Тревожная служба. Сборник рассказов
Шрифт:
От сильного взрыва Бентхайма подбросило вверх и с такой силой ударило о стенку окопа, что он на несколько секунд потерял сознание. Когда он, с трудом приподнявшись, протер засыпанные землей глаза и огляделся вокруг, то увидел на том месте, где лежал старый солдат, глубокую воронку. Невдалеке Бентхайм заметил отброшенного взрывом Мертенса.
«Нужно помочь ему, — подумал он, — может, он еще жив?» В голове звенело, каждое движение вызывало боль во всем теле. Он подполз к Мертенсу и в ужасе отпрянул назад.
Навсегда врезалась ему в память эта страшная картина: рядом с головой оглушенного взрывом Мертенса лежала еще одна голова, вплотную с его лицом находилось другое лицо. На дне окопа лежала в стальной каске голова: старого солдата.
Бентхайм застыл на мгновение и хотел уже ползти обратно, но тут Мертенс
Бентхайм ощупал себя, попытался собраться с мыслями. Ему вдруг все стало ясно, хотя он еще продолжал лежать. «Если кто-то и уцелел, как и я, им не до меня, — подумал он. — Никто мне не помешает». Решение, которое он сейчас принял, было уже тысячу раз обдумано, просто раньше не было подходящей возможности, и более благоприятный момент, чем теперь, трудно было найти.
Действовать надо быстро. Прежде чем закончится артиллерийская подготовка и начнется атака этой тысячу раз проклятой высоты, он должен успеть отползти в сторону. Плотно прижимаясь к земле, Бентхайм пополз по направлению к березняку. Боясь, что артиллерия может в любую минуту прекратить огонь и кто-нибудь из людей Шарковски заметит его, он почти не думал об опасности с фронта. Быстрее, быстрее вперед, только вперед! Но он не успел проделать и половины пути, как огонь внезапно прекратился. Наступила гробовая тишина. Подгоняемый стремлением оторваться от «цепных собак», он продолжал бежать, вместо того чтобы залечь.
Вдруг он услышал позади себя пулеметную очередь, и в следующее мгновение острая боль пронзила ему ногу. «Так близко от цели! — подумал он и упал. — Лежать! — командовал он себе. — Лежать! Сюда они не сунутся, решат, что прикончили меня. Скорее бы темнело, тогда можно будет двинуться дальше».
Бентхайм остался лежать. Едва опустились сумерки, он кое-как перевязал рану и пополз дальше, приближаясь к советским позициям. Когда до березовой рощи осталось совсем немного, он начал петь. Пел детские песни, поскольку кроме маршей знал только песни, которые ему пела мать. Пел как можно громче, и советские солдаты поняли. Вскоре бойцы с автоматами на изготовку привели его в свое расположение. Там ему сразу же сделали перевязку...
«Добрых 20 лет прошло с тех пор», — подумал Бентхайм, отрываясь от воспоминаний. Невольно он ощупал свою ногу и улыбнулся — рана давно зажила.
Двадцать лет могут исцелить и не такую рану...
Он взглянул на дело, которое лежало перед ним и так живо напомнило о прошлом.
«Бывший солдат гитлеровского вермахта Бентхайм, — думал он, — дезертировал от залитого кровью невинных жертв фашистского знамени, приняв сторону тех, кто о оружием в руках отстаивал свое право на свободу и независимость. Этот солдат, направленный вскоре для проведения разъяснительной работы в фашистской армии, теперь полковник, а Мертенс, в прошлом также солдат нацистского войска, служит в пограничных войсках ГДР, майор, командир роты, представлен сейчас к награде». Поэтому и лежало его личное дело перед Бентхаймом, дело, в котором в основном говорилось о том, о чем Бентхайм и сам прекрасно знал, но не говорилось о самом главном, о чем Бентхайм не имел понятия. И это заставляло его сидеть здесь допоздна и не давало ему покоя.
О времени, когда Бентхайм и Мертенс находились вместе, в деле указывались только даты и факты, которые были хорошо известны Бентхайму. Дальше приводились столь же скупые сведения, они мало что говорили о самом человеке и уже никак не могли объяснить причин происходившего и их взаимосвязи.
«В 1944 году «за трусость на поле боя» приговорен к расстрелу. Однако вследствие благоприятных обстоятельств бежал» — так указывалось в деле. О побеге Бентхайм ничего не знал, но то, что Вольфганг Мертенс был приговорен к смерти, полковнику было известно и раньше. Он имел эти сведения от советских
товарищей. При допросе пленного унтер-офицера выяснилось, что Вольфганг Мертенс через неделю после своего бегства с высоты был схвачен и военно-полевым судом приговорен к расстрелу «за трусость на поле боя». Русская семья, в которой прятался Мертенс, тотчас после его ареста была расстреляна у него на глазах. Бентхайм знал это, но в деле об этом также не говорилось.Да, многое в этих бумагах оставалось неясным. Нельзя сказать, чтобы в них умалчивались отдельные факты. Нет. Но материалы в этой папке давали ответ только на те вопросы, которые имели непосредственное отношение к делу. О том же, что русская семья была расстреляна при аресте Мертенса, ничего не было написано. Как не было написано и о тех «благоприятных обстоятельствах», при которых ему удалось бежать.
Позже, уже являясь членом Национального комитета «Свободная Германия» и участвуя вместе с советскими товарищами в борьбе против остатков гитлеровского вермахта, Бентхайм иногда думал о Мертенсе. Все ли он сделал, чтобы предупредить его бессмысленную смерть, как он считал в ту пору?
Теперь, когда известно, что Мертенс жив, полковник размышлял над тем, как это случилось и как ему удалось избежать расстрела. Невольно возникали какие-то подозрения, и помимо воли это начинало его беспокоить. Было ли все чисто при этих «благоприятных обстоятельствах»?
Бентхайм старался не вспоминать, что Мертенс являлся членом гитлерюгенда, слепо верившим в его идеи. А кто в ту пору не верил? Немногие. Очень немногие. Это не повод к обвинению, а тем более к тяжкому подозрению. Кроме того, увиденное на фронте, тяжелые нравственные испытания, весь этот ужас последнего боя... Взгляды Мертенса могли измениться — да еще этот смертный приговор. Но ведь русская семья была уничтожена, а Мертенс остался жив благодаря «благоприятным обстоятельствам».
В характеристике, имевшейся в деле, полковник обратил внимание на то, что Вольфганг Мертенс отличался замкнутостью, был малообщителен. Почему он замкнут? Может, это следствие угрызений совести? Может, он что-нибудь скрывает?
Бентхайм вновь и вновь листал дело.
Начало светать.
В который уже раз рассматривая фотографию, он узнавал и не узнавал прежнего Вольфганга. Прошло двадцать лет — почти половина прожитой жизни. Ему интересно было, вспоминает ли Мертенс о прошлом, думает ли хоть иногда о тех днях в госпитале?
Каким человеком он стал — майор пограничных войск ГДР с отличной аттестацией в личном деле?
Зная о Мертенсе гораздо больше, чем можно было понять из личного дела, Бентхайм решил для себя, что должен выяснить то, что оставалось неизвестным. И связано это не только с предстоящим награждением Вольфганга Мертенса. Бентхайм хотел понять, что за человек этот майор, с которым когда-то столкнула его судьба. Достоин ли он быть офицером армии ГДР? В этом главное, и он это выяснит...
День был серым и хмурым. Мелкий дождь сыпал в ветровое стекло автомашины. Трудно было шоферу. Погода, казалось, соответствовала настроению Бентхайма. На душе было пасмурно и смутно. Что-то во всем этом было такое, от чего он не мог освободиться, что висело над ним, словно тяжесть. Бентхайм начинал сердиться на себя и свои мысли. Какие у него основания сомневаться в человеке, с которым он был едва знаком? Но он должен его увидеть, и тогда наверняка мрачные предположения отпадут сами собой. Он хотел встретиться с Вольфгангом без предупреждений. Недоверия не должно быть, как не было его тогда, когда ему, воспитаннику нацистской школы и члену гитлерюгенда, он решился сказать, что не будет стрелять в русских. Правда, руководствовался он тогда не столько сознанием, сколько чувством, но Мертенс оценил это доверие и умолчал о сказанном.
Бентхайм старался представить себе их встречу. Ему хотелось, чтобы она была дружеской, и хотелось увидеть радость на лице Мертенса. От первой реакции многое зависит. Неожиданность, как правило, исключает притворство, и человек предстает таким, какой есть на самом доле.
Несмотря на холодное утро, Бентхайм открыл окно и, откинувшись на сиденье, с удовольствием подставил лицо встречному ветру, который, казалось, помогал яснее мыслить и отбросить сентиментальные воспоминания.
— Товарищ полковник, разрешите закурить? — прервал его размышления шофер. — Дым вытянет ветром.