Тревожные галсы

— Сколько лет я здесь не был... — прошептал Савчук. — Небось надпись на скале не сохранилась.

Катер пристал к замшелому валуну, издали похожему на огромную белугу с отрубленным хвостом. Савчук спрыгнул на землю, передохнул и только тогда позвал Грачева:

— Петя, давай сюда.

Савчук неторопливо подошел к серому валуну и остановился. На стороне, обращенной к морю, были выдолблены корявые буквы. Они тоже заросли мхом, и не все слова можно было разобрать:

«Лодка Грачева погибла... районе... Савчук...»

— Кто это написал? — спросил, подходя, Петр.

— Я, — отозвался Савчук. — Ножом я, понимаешь... — Голос у Савчука дрогнул. Он как-то неуклюже присел на край камня. — И ты садись. Тут я, Петька, помирал. Правая рука не слушалась, левой буквы долбил...

Грачев уже слышал от Серебрякова, что Савчука выловили из воды рыбаки, но не знал, что их судно у острова торпедировала немецкая подводная лодка. Рыбаки успели спустить шлюпку, и трое во главе с капитаном сели в нее. Савчука тоже взяли. Не знали они, что рядом остров, — ночью дело было, и поплыли по течению. Лишь на рассвете увидели остров. Поплыли обратно, да не повезло им: откуда ни возьмись — фашистские самолеты. Низко спустились над водой и открыли по шлюпке огонь из пулеметов.

— Меня в руку ранило, кое-как добрался до острова. А вскоре всплыла немецкая субмарина. Фашисты на резиновой лодке высадились на остров. Видимо, искали, нет ли здесь кого из экипажа советского корабля. Я притаился у валуна, в расщелине, за кустами можжевельника. Ну, думаю, если заметят, ударюсь головой о камень — и знай наших. Нет, не заметили меня. Взяли с собой рыбаков и убрались на лодку, а я тут еще три дня и три ночи кровью истекал... — Савчук умолк, как бы собираясь с мыслями, а Грачев нетерпеливо спросил:

— А дальше, что было дальше?

— На четвертые сутки я совсем обессилел.. Не знаю, как хватило силенок доползти до воды. Жажда мучила, понимаешь... Боли уже не чувствовал, какой-то дурман в голове. Очнулся на катере. Оказывается, мимо острова проходил наш корабль и сигнальщики заметили меня. Потом — госпиталь.

Долго молчали, каждый думал о своем. Наконец Грачев спросил:

— Куда мину отбуксируем?

— А вот туда, на песок. — И Савчук кивнул головой в сторону валуна.

Катер весело бежал к «Бодрому». За его кормой пузырилась белая полоса, резко выделявшаяся на темной воде, будто на огромный черный холст положили узкую полоску белого кружева. Ветер немного ослабел, и сквозь бурые тучи прорезалось желтое, холодное солнце. На палубе Савчука встретил Скляров.

— Ну как, можно туда буксировать мину? — спросил он.

— Можно, — сухо отозвался Савчук.

Буй зыбко прыгал на волне. Катер подошел к нему с подветренной стороны и застопорил ход. Сняв шинель, Кесарев перегнулся через борт, зацепил крючком стальной тросик и стал его выбирать. Савчук хотел было помочь ему, но минер возразил:

— Я сам, вы уж извините...

Кесарев без особого труда зажал стальные концы соединительной скобой.

— Можно буксировать. Катер дал ход.

Все ближе остров. Савчук задумчиво стоял у борта. Никак он не мог понять, почему не взорвалась мина; то ли не сработали контакты цепи запала, то ли неисправен сам гидростат, то ли при сжатой пружине на заданном углублении высота контактов оказалась меньше нормы. Мог оказаться неисправным и мостик запала.

«Я не разрешу Кесареву быть рядом со мной, — твердо решил Савчук. — Он будет проситься, но я не разрешу ему».

Катер тихо пристал к изломанному штормами берегу. Мину осторожно вытащили на песок. Савчук, вытирая платком вспотевший лоб, коротко бросил:

— Всем на катер. Я один остаюсь...

— И я тоже... — сказал Кесарев.

— Нет, — резко повторил Савчук. — Я ведь уже сказал. Ну, что ешь меня глазами?..

Кесарев молча направился к катеру.

Савчук подошел к мине. Она лежала на песке, похожая на огромную тыкву. С виду — ничего опасного, но он-то знал ее силу. С чего ему начинать? Ах да, сначала узнать, в каком положении находятся контакты цепи запала. А потом? Потом видно будет... Савчук с трудом дотянулся рукой до горловины. В этот момент в мине что-то щелкнуло, и Савчука пронизал холод. Рука так и застыла на черном корпусе. «Ты что, старина, струсил, да? — упрекнул себя Савчук, чувствуя, как затомило сердце. — Ты ведь не то уже делал. Крепись...» Он перевел дыхание и вновь взялся за крышку горловины, открыл ее и тут увидел, что гидростат разомкнул контакты запала.

— Вот так, а ты засомневался, — сказал он вслух. — Теперь бы отключить источник питания от цепи запала.

Савчук просунул руку внутрь мины, ощутив холод ее металла. Ага, вот и аккумуляторная батарея. Легко отсоединил проводок, вынул запальный стакан.

За спиной послышался шорох. Он обернулся — у валуна стоял Кесарев. Остался все-таки!.. Вот тип, а? Савчук ругнулся.

— Так я на всякий случай, — отозвался капитан-лейтенант.

— Не дури, понял? — кольнул его взглядом Савчук. — Ладно уж... Давай сюда прибор.

Стрелка неподвижно стояла на нуле. Все ясно, обрыв цепи мостика.

— Это моя вина, тут все сделали на совесть, но я нечаянно оборвал... — сердито сказал Савчук. — Потеряем еще сутки...

Разряженную мину отбуксировали к кораблю и подняли на палубу. Скляров посмотрел на часы. Неужто к вечеру не успеют завершить испытания? К его удивлению, конструктор сделал все, что требовалось.

— А что, Паша, быстро управился? — Он подмигнул Склярову. — То-то, милейший. Ну, ладно, я пойду на ют.

Скляров был рад за Савчука, хотя в душе огорчился, что испытания затянулись, теперь, видно, выход «Бодрого» в океан задержится. Замполит Леденев, заметив грусть на его лице, спросил:

— Что, не веришь в мину?

— Почему же? Верю. Да, — спохватился капитан второго ранга, — можешь поздравить старпома. Получил повышение. Уходит командиром «Гордого». Только сейчас узнал от комбрига.

— А Ромашов?

— Назначен на Балтику командиром крейсера. — Скляров сказал это с оттенком задумчивости, но тут же повеселел: — Ромашов способный, не боится риска, влюблен в море. И честный — никогда не пойдет на сделку с совестью, скорее даст себе палец отрубить...

— Спроси у меня, какая черта в характере Ромашова самая существенная, и я не отвечу тебе, — продолжал Скляров. — Гордость? Нет, гордость часто побуждает нас к зависти, а завистливых людей он не терпит. Скромность? Да! Потому что скромным присуще мужество, та самая черта, без которой не сделаешь рывок в решающую минуту.

— Скажи, ты видел хвост у павлина? — спросил Леденев.

— Очень красивый хвост.

— Вот-вот, — подхватил Леденев. — Но для павлина его красивый хвост — горе: он не может взлететь. Как бы у тебя, Павел, не вырос этот самый хвост.