Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Макария

Блаженный Августин ставит на одну ступень человека больного и человека изнеженного, избалованного. Тебе, обращается он к больному, монастырь оказывает снисхождение, но когда оправишься от болезни, принимайся за труды, не привыкай к легкой жизни. Приди к игумену и скажи: «Отче, я уже могу поститься. Теперь и я могу потерпеть утеснения и понести труды, могу укрываться простым одеялом». Не увлекайся той любовью, которой тебя окружали до сегодняшнего дня, не считай, что так и должно быть. Ты должен полюбить настоящее счастье — то, которое дает суровая жизнь. Когда ты ведешь суровую жизнь, предъявляя требования только к себе самому и никогда к другим, тогда ты спокоен, мирен, имеешь молитву, Самого Бога, «поющего и вопиющего» в твоем сердце.

Святой Августин смотрит на человека реалистично и прекрасно понимает его. Если, говорит он, ты болен, прими свою болезнь, примирись с обстоятельствами. Не ропщи на то, что мать родила тебя с увечьем или недугом. Не ополчайся на свое окружение, свое прошлое, на тело, душу. Пусть все это тебя не волнует, не трать на это время. Бог с любовью и нежностью взирает на пределы народов, горы, моря, ущелья, на наши души — на все. Склоняется над всем. Если Он склоняется над мышонком, над осой и смотрит, как с ними поступить, то тем более Он склоняется над тобой — Своим образом, а потому не желай быть иным, не тем, кто ты есть. Не завидуй ближнему. Не завидуй его душевному устроению, здоровью, богатству. Прими себя таким, какой ты есть, как некий дар от Бога. И тогда, принимая себя, но не сосредотачиваясь на своем «я», ты сможешь возлюбить Бога. Лишь бы ты при этом любил ближнего как образ Божий.

Пусть те, кому легче переносить лишения, чувствуют себя более богатыми. Ибо лучше терпеть небольшую нужду, чем иметь изобилие благ.

Блаженный Августин говорит, что лучше закалить себя и стать способным к перенесению лишений, чем иметь множество вещей, хорошо питаться, много спать и быть окруженным любовью. Я научился быть довольным тем, что у меня есть… и быть в недостатке, — пишет апостол Павел. Счастлив тот, кто приучается терпеть лишения. А кто хочет иметь все и беспокоится о том, как бы ему не замерзнуть, не заболеть, не промокнуть немного, не устать — такой человек неспособен к жизни. Чем более учишься терпеть, тем более готовишь себя к принятию Божественной благодати.

Без сомнения, икономия всегда применялась в монашестве и в Церкви. Церковь всемилостива, как и Бог, но она милует лишь того, кто признает себя грешником. Только скажи: Согрешил я пред Господом, и чем больше твой грех, тем большую благодать даст тебе Бог. Но когда ты не придаешь значения своему прегрешению, тогда основания Церкви сотрясаются. Таков духовный закон. Это вино чистое, не разбавленное водой, вино Духа Святого, опьяняющее сердце.

Миллионы грехов, совершающихся ежедневно, не упраздняют святости Церкви. А вот небольшое нарушение этого духовного закона уничтожает все, ставит под сомнение само наше спасение. По этой причине святые отцы так сильно желали запечатлеть основные законы, правила жизни в монастыре.

Когда мы нарушаем законы духовной жизни, мы совершаем великий грех против Христа, и пренебрегать этим нельзя. Мы — монахи, и это значит, что мы погружены в предание, руководствуемся определенными принципами, определенными началами, которые не можем преступить ни на сотую долю миллиметра. Конечно, человеческая немощь — иное дело. Предатель получает прощение, вор получает прощение, отрекшийся от Христа получает прощение, стоит им только сказать: «Я согрешил». Если же они начнут говорить: «Да что я такого сделал?» — тогда подлежат осуждению. Во времена гонений на Церковь христиане, принесшие жертву идолам (это означало полное отречение), сначала принимались Церковью в общение только перед самой их смертью. Позднее Церковь позволила всем подобным богоотступникам участвовать в богослужении, но без причащения, а со временем и воздержание от причастия было ограничено кратким сроком. Но Церковь никогда не прощала того, кто, желая спасти свою жизнь, всенародно произносил: «Я принес жертву». Эти слова, пусть человек и не приносил жертвы на самом деле, Церковь считала отступничеством — и отлучала от себя такого члена, чтобы он не давал другим повода думать, будто в его поступке нет нарушения заповеди.

Исповедание Бога, свидетельство о Нем — это заповедь. Непозволительно промолчать и тем самым дать повод в тебе усомниться. Мы не должны нарушать духовный закон. Когда мы грешим, когда видим, как дьявол нападает на нас и сбивает с ног, когда видим, как страсти нас сотрясают, когда видим, как наш ум предается распутству, — не будем этого бояться. Когда мы год, пять, двадцать, пятьдесят лет боремся, страдаем и молимся, чтобы страсть отошла, а она не уходит — не будем бояться. Бог — и в буре, и в бездне, и в морских волнах, и в наших страстях. Бог скрывается за страстью, чтобы вызволить нас из беды, чтобы подхватить отеческой рукой и спасти.

Если же мы скажем: «Большие страсти — вот что важно, а эта маленькая страсть ничего не значит», тогда ничто нас не спасет. Вся церковная икономия, все милосердие Пресвятой Троицы не могут изгладить этот великий грех, потому что он ставит под сомнение основы монашеского жительства, духовной жизни, нашего преуспеяния в Церкви, то есть саму возможность для Церкви, странствующей по пустыне, достигнуть неба.

Мы — монахи. Как нам достойно отблагодарить за это Бога? Можно ли представить себе более великий дар Божий, чем монашество? Будем радоваться нашему призванию и той чести, которой Он нас удостоил. Будем и мы почитать Его, почитая монашество. Бог поставил монашеский чин превыше ангельского. Он вознес нас выше гор и небес, сделал каждого из нас Своим знаменем.

Что мы можем воздать Господу? Ничего. Только наша смерть в борьбе, в подвиге и любви к Богу может оставить след в истории. Наши смерть и кровь обогащают жизнь, благодаря этому Церковь живет, развивается и распространяется. Мученик порождает тысячи других мучеников. Тогда как великий в миру человек не порождает ни одного святого. Он просто сам слывет великим, а потом умирает. Но прах святого становится вечностью, становится духом в Духе Святом.

* * *

В предыдущих главах блаженный Августин рассуждал о телесном и психическом складе человека, теперь говорит об одежде.

Пусть ваша одежда не привлекает внимания окружающих, стремитесь понравиться другим не одеждой, но образом жизни. (4.1)

Бог дал нам одежду, с одной стороны, как напоминание о нашем грехе и странничестве, а с другой — чтобы уберечь нас от зноя и холода. Если я ношу одежду в воспоминание о том, что я грешник и пришелец здесь на земле и, к несчастью, еще далек от общения с Богом лицом к лицу, тогда я блажен. Но если я ее ношу ради удобства или желания понравиться другим, тогда я использую одежду вопреки той цели, с которой Бог дал нам ее. Например, носить шерстяную одежду в холод естественно. А вот если я одеваюсь теплее, чем нужно, это приводит меня к изнеженности и удаляет от жизни по Богу. Кроме того, если я стараюсь, чтобы моя одежда была всегда в идеальном состоянии, всегда отутюжена, и этим хочу понравиться другому, то я превращаюсь из человека Божьего в ослика пригожего.

Может, однако, происходить и по-другому: одежда становится средством для лицемерного смирения. Если мы все носим одинаковую одежду, а кто-то надевает лохмотья, очевидно, что под этими лохмотьями монах скрывает дьявольскую гордость и только притворяется членом братства. Конечно, в монастыре дается свобода, к человеку относятся с терпением, принимается любой характер, благодаря чему каждый находит свой, самый короткий путь к Богу. Но при этом человека подстерегает опасность: как бы вместо шествия к Богу не начать потакать своим греховным наклонностям. Для того чтобы в общежитии сразу достичь Бога, нужно иметь большое благоразумие. Каждый миг ты должен желать Бога и избирать Его. Вообще, наша одежда может свидетельствовать о том, находимся ли мы в единении со всем братством или отпадаем от этого единства и поддаемся человеческим немощам.

Если брат задумывается над тем, какой бы клобук, ботинки, одежду ему выбрать, то это показывает, что он не просто неустроенный человек, но с ним пустился в пляс сам сатана. Особенно это касается монахини: недопустимо говорить ей, что ее одежда красивая, хорошо сшитая и ей впору. Лучше обозвать монахиню аморальной женщиной, чем сказать, что на ней хорошо сидит одежда. Нет худшего оскорбления, чем это. Для аморальной женщины есть покаяние, и, возможно, она исправится. Но кто исправит величайшее зло самолюбия, эгоизма? Мы обретаем Христа тогда, когда одеты в чистую, простую, пусть даже заплатанную одежду, какую носят все сестры. А не в такую, которая точь-в-точь по нашей фигуре. Такую пусть носит мирская девушка, желающая выйти замуж. Разве монахине подобает ходить наряженной, в идеально сшитой, накрахмаленной и отутюженной одежде?