Три апокрифа

Римское агентство новостей распространило сообщение в тот же вечер. Но, как ни странно, никто не поинтересовался, почему Архимед сказал свою фразу на языке, которым не владел.

После премьеры

– Мария Стюарт? Простите, это кто?..

Лорд Кимберли устремил удивленный и внимательный взгляд на идущего рядом молодого Камберленда; сомнений не оставалось - он не ослышался, этот юноша задал вопрос искренне, ничуть не рисуясь: просто он понятия не имел, кто такая Мария Стюарт.

С таким же высокомерным и снисходительным интересом вчера вечером - когда речь зашла о современной живописи - он спросил, кто такой Джон Хоскинс, а затем и кто такая Энн Хетеуэй, когда заговорили о нынешней новой театральной пьесе, о ее авторе и его жене, о том, что тот недавно получил разрешение на собственный герб и что, по мнению некоторых, он довольно талантлив, хотя как актер явно талантливее, чем как сочинитель пьес. Однако теперь любой более или менее одаренный актеришка считает своим долгом вступить на литературное поприще, ну да Бог с ними.

Ничего не подозревающий молодой Рэндольф Камберленд, племянник лорда Кимберли, сын его сестры Дженни, выданной замуж в провинцию, впервые приехавший в Лондон и с интересом и достойной молодого провинциального графа сдержанностью вкушающий своеобразие, деликатесы и сенсации столицы Великобритании и Северной Ирландии, действительно не знал, кто такая Мария Стюарт.

"Вот оно как, - подумал сэр Кристофер, чувствуя, что по его телу побежали мурашки, - со дня казни этой несчастной, этой гордой и страстной красавицы, невинной и трагически безрассудной удивительной женщины прошло чуть более десяти лет, а молодое поколение, Бог ты мой, уже не знает ее имени. Sic transit gloria mundi".

Впрочем, успех премьеры был предрешен с первой же реплики.

Новый модный театр "Глобус" был полон по самые навесы над галереями, стоял прекрасный осенний день, пропитанный мягким рассеянным солнечным светом, просторная авансцена утопала в сиянии, актеры, в основном, играли вполне терпимо - как всегда, царили Бёрбедж и Кемп. Возможно, комедианты играли не столь уж и хорошо, но после того как они недавно вместе с автором сегодняшней пьесы выступили перед королевой и та высказалась о них вполне одобрительно, никому и в голову не пришло бы утверждать обратное.

Для молодого же графа Камберленда особенно удачным был первый антракт.

Дядюшка представил его герцогу Херефордширскому, маразматическому старику, председателю Верховного суда, а поскольку Рэндольф собирался изучать право, такое знакомство было для него дороже золота. Пусть он немного и смутился, когда бородатый герцог спросил, не считает ли он Ричарда достойным восхищения, - юноше и невдомек было, что старый холостяк имеет в виду Бёрбеджа в совершенно неблагодарной и незначительной роли герцога, - но, пользуясь своим правом наивного молодого провинциала из хорошей семьи, он со свойственной ему подкупающей непосредственностью заметил, что, по его мнению, тот иногда слишком уж кричит. Это принесло ему несколько снисходительных улыбок и общее расположение, да вдобавок еще и знакомство с уродливой дочерью герцога.

В другой группе лорд Кимберли узнал старшего коллегу автора - Джона Лили и нескольких совсем молодых приверженцев литературы, в том числе самоуверенного и элегантного Томаса Деккера, почти ровесника Рэндольфа; они строго и деловито обсуждали пьесу. Хотя сыграно было только первое действие, все знали пьесу по рукописи или по репетициям и считали ее весьма смелой, а с точки зрения нравственной и политической и вовсе чрезвычайно новаторской и даже рискованной. Сюжетно она была неоригинальна - многое заимствовано из каких-то покрытых пылью итальянских новелл, но в остальном коллега Шекспир, как говорится, забирал высоко.

– Брат Лоренцо, - улыбаясь в бороду, сказал Лили, - хорошая пощечина Филиппу и Изабелле Испанским! Я прямо-таки слышу, какой звонкой она была! Эти лицемерные ханжи, а вместе с ними и все папские приспешники разъярятся, когда узнают, что в новой пьесе, которую демонстративно почтил своим присутствием Уильям Сесил, лорд-канцлер Берли, на сцене появляется свободомыслящий мягкосердый францисканец, сочувствующий запретной любви и на свой страх и риск помогающий грешным любовникам улечься в не освященную браком постель! Эти протухшие реакционеры в Мадриде и Риме, ей-ей, не переживут такого!

– Сомневаюсь, - заметил кто-то, - следует ли театру так открыто вмешиваться в политику...

– Кроме того, у меня складывается впечатление, - вступил в разговор довольно старомодно одетый высокий господин с белокурой бородкой и ироничными усиками, показавшийся лорду Кимберли весьма знакомым, хотя он и не мог вспомнить, кто это, - у меня складывается впечатление, что Чейни в роли Ромео кое в чем копирует покойного лорда Лестера, не так ли? Походкой, движениями, манерой говорить - это вылитый Роберт Дадли в молодые годы. Не правда ли? Королева несомненно это оценит...

– Тут я не уверен, - ухмыльнулся Лили.
– Думаю, она сочтет это неуместным намеком на своего бывшего любовника. У Елизаветы никогда наперед не знаешь...

– Нет, - убежденно произнес кто-то из стоящих сзади, - лорд Берли наверняка бы демонстративно встал и ушел...

– Однако этому парню Шекспиру смелости не занимать, - проговорил голос, тут же утонувший в шелесте шелка, говоре и шарканье ног, ибо антракт кончился и зрители премьеры стали возвращаться на свои места или на места, куда их кто-то соизволил пригласить.

Лорду Кимберли за дополнительную мзду удалось заполучить два отличных кресла - сбоку у самой авансцены; теперь дядюшка с племянником получили отличную возможность видеть и арену нового театра, и галерею вплоть до портика, а при желании даже сцену. Рэндольф с жадным любопытством озирался по сторонам, а многие разглядывали его - без сомнения, стройного и привлекательного молодого человека. Но вскоре все взгляды устремились на комедиантов - драма продолжалась.

Шекспир сегодня не играл, прошел слух, что ему нездоровится, поговаривали даже, будто после смерти сына Хемнета с ним случались тяжелые кризисы, периоды творческого бесплодия, меланхолии и ужасной раздражительности, некоторые утверждали, будто он пьет, другие - что он очертя голову погнался за деньгами. Действительно, он стал совладельцем "Глобуса", безрассудно вложил деньги в какое-то поместье Нью-Плейс в Стратфорде и так далее, но все остальное досужие вымыслы. По мнению коллег и ровесников, карьера Шекспира была слишком уж стремительной. Так или иначе, роль Меркуцио, которую, считалось, Шекспир написал для себя, сегодня играл какой-то Лидем, актер, в общем-то, малоизвестный и не очень опытный.

Второе действие развивалось прекрасно - сцена, в которой Джульетта стояла "наверху", на балконе, а Ромео - "внизу", в саду, сверх ожидания удалась, весь театр не дыша следил за ее ходом, хотя юноша, игравший Джульетту, - некий Иннес, дважды весьма некстати запнулся; брат Лоренцо в грубой сутане, с улыбкой мягкосердого святого из Ассизи справился со своей ролью блестяще - это был прямой и неприкрытый протест против консервативных, косных идей юга.

Любой ребенок в зале знал, что под родом Монтекки автор изобразил благородных и гордых господ из Уайлдшира, тогда как Капулетти - прозрачный псевдоним Эффингемов, и что здесь автор смело, чуть ли не вызывающе обличает их бесконечную тяжбу за известные владения в Мидлсексе, бессмысленно переходящую от поколения к поколению и поглощающую сотни тысяч фунтов.

Партер и галерея покатывались со смеху, слыша грубую речь Джульеттиной кормилицы (злая карикатура на давнюю любовницу автора госпожу Терренс), и в волнении кусали ногти во время дуэли Ромео с Тибальдом, превосходно сыгранным (отрицательный персонаж) господином Редвелом, которого только недавно переманили из театра "Свон" (дуэль - намек на недавнюю аферу МортонШефтсбери, это же ясно как Божий день).

И второй антракт удался на славу. Сэр Кристофер лорд Кимберли представил своего привлекательного провинциального родственника Его апоплексическому сиятельству Лорду хранителю печати Джону Эффингему, начальнику королевской стражи в Тауэре Чарльзу Монтегю Нортумберленду, сидевшему в первом ряду и пожиравшему глазами актера, что играл Джульетту, и другим важным особам, которые когда-нибудь могли пригодиться на пути Рэндольфа от первого семестра до кресла королевского министра судов и тюрем.