Три безумных недели до конца света

– Я сейчас размышлял о своём открытии…, – с энтузиазмом произнёс вслух Диагор, натягивая брюки. Он все ещё воображал, что Катарина сумеет проникнуться его радостью. – Мне кажется, что если применить только что полученную мною формулу, клетки станут множиться раз в 100 быстрее. Таким образом… Таким образом, произойдёт… Чёрт знает что произойдёт! Да понимаешь ли ты всю важность этого открытия?

Бедняга! Он радовался так искренне!

– Моя работа…

– Работа! Работа! – раздражённо проворчала она и принялась яростно пудриться. – Только о твоей работе и слышу все эти годы. А как же я?

Но Диагор был так увлечён своей идеей, что не обратил внимания на её гнев. Никогда, собственно, не обращал. Вероятно, это было ошибкой.

Люди, наверное, никогда не научатся жить каким–либо союзом. Их беспокоят только свои собственные проблемы, их собственное «я».

Диагор полностью подчинил своё существование науке. Катарина же всегда воображала себя героиней романа. И кто знает, как сложилась бы их жизнь, если они оба честно играли каждый свой спектакль. Вероятно, из неё получился бы прелестный шакальчик, претендующий на главную женскую роль, ну а из него – малопривлекательный, но гениальный первый герой.

«Не знаю, гений ли я, – весело подумал Диагор. – Но муж я, должно быть, отвратительный».

Впрочем, действительность недолго занимала его ум. И способна ли действительность долго занимать ум гения?! И зачем гению вообще нужна скучная действительность?

– Кажется, – заявил он вслух, наперекор своим мыслям, – я сделал открытие века, которое изменит будущее человечества. Я изменю будущее человечества!

Именно эту фразу его биограф впоследствии с удовольствием записал жирным шрифтом в свою записную книжицу и обвёл красной рамочкой. Кроме всякой прочей чуши, которую биографы обычно вносят в свои творения, фон Краснобай, в частности, писал в своих мемуарах:

«Пока другие младенцы исторгали свой страх перед миром в первом крике, новорожденный Диагор приподнял голову и осмысленно принялся разглядывать комнату и людей, находящихся в ней. Потом были неинтересные детство и юность, которые Диагор просто ненавидел. Настали зрелые годы, когда ему удачно затыкали рот его знаменитые учителя. Но очень быстро он, наперекор всем им, заявил о себя, как неординарно мыслящий человек… Вернее, он всегда был таким. Просто его неординарность ранее ставили ему в вину».

Что ж! Биографы обязаны знать всё о жертве своих творений! Известно так же, что если они чего–то всё–таки не знают, то они это «что–то» просто домысливают. И не нам, бедным читателям решать, что было и чего не было в жизни знаменитых людей.

Это – частное дело между богиней памяти Мнимосини и биографами.

7

– Прежде чем ты изменишь будущее человечества, может, сходим разок в кино? – спросила Катарина, глядя на мужа с надеждой.

Это было так на неё похоже! Она была так глупа! Но он любил её такой, какой она была. А может, он даже любил её именно из–за того, что она была глупа. Он (страшно даже сказать!) нуждался в ней. Её абсурдные вопросы порождали в его страстной голове самые невероятные мысли. Хотя не очень понятно, каким образом глупость в определённых случаях способна порождать мудрость?! Никто из великих мудрецов так никогда и не объяснил, через какой тайный трепет глупость, порой, перевоплощался в животворящую мысль. Да и никто этого не знает. И, может статься, никогда и не узнает.

– Так мы уже ходили вроде бы…, – пробормотал Диагор, думая о чём–то другом. – Вчера…

Она заколотила озябшим кулачком по туалетному столику.

– Ты хочешь сказать в прошлом году!

– Неважно, – отмахнулся он. – Да пойми ты, то, что я сейчас делаю, важно не для меня одного! Может, я сумею спасти не одну жизнь. В стране царит голод. Надо этот вопрос как–то решать.

Подошёл к ней и попробовал поцеловать. Но она увернулась.

– А я? – её голос зазвенел. – А моя жизнь? Смотри, ты толкаешь меня чёрт знает на что!

Эти слова вырвались из недр её души. Но он, как обычно, не придал им должного значения. Мужчине никогда не понять женской души!

Где–то, Диагор читал про это в книгах, где–то в этом мире существует любовь. Ходит среди людей. Зажигает взгляды. Румянит щеки. Говорят также о счастье. Говорят красивые героини старых фильмов сексапильным героям. И если об этом так много говорят, то надо быть уверенным, что оно, счастье, и в самом деле, должно было бы существовать.

Но где?! И что надо сделать, чтобы сделать свою женщину счастливой? Один ли он на целом свете не знал об этом, или это было чисто мужской прерогативой памяти? И если так, то может ли незнание служить оправданием мужчине?

Вероятно, всё–таки, может. Но, конечно же, не в глазах женщины! Тем более, не в глазах красавицы Катарины. И, конечно же, Диагор не был бы классическим мужчиной, если не спросил в самый неподходящий момент:

– Душа моя, ты помнишь, куда я подевал свой портфель?

Катарина только фыркнула. Вероятно, именно в этот момент в её хорошенькой легкомысленной головке родился план, который в самый короткий срок погубил не одну жизнь в прекрасной стране Хватляндии.

Но разве Катарина могла предвидеть, какая катастрофа разразится в результате её измены? Ведь собственная измена никому не кажется серьёзным событием. И последствия её никому не кажутся знаменательными.

Мы вообще не в силах предвидеть будущее.

Разве знает озорник, вопящий в горном ущелье, что срывающаяся лавина увлечёт за собой и его?

8

Существенные вопросы сегодняшнего заседания сенаторами были уже исчерпаны. В славной стране Хватляндии уже давно выработался особый ритуал проведения заседаний сената. Согласно этому ритуалу, сразу после значительной части заседания, подходило время переливать из пустого в порожнее.

В конце концов, не могут же люди, даже если они сенаторы, всё время рождать ценные идеи! Ибо даже сенаторам, время от времени, надо отдыхать. И разве важно, если это – время заседания? Всему своё время: время собирать камни и время разбрасывать камни, время экономить воду и время лить воду в дырявый сосуд тщетности.

– Всеобщее возрождение – вот чего жаждет народ, – лениво проговорил фон Верходув, кажется, повторяясь. – Революция уже готова снести на своём пути все препятствия.

Тут сенатор почесал нос, чтобы лучше думалось. Нос был крупный и мясистый. Рука была большая, вся в веснушках. Но, как он не старался, ничего из того, что было заготовлено заранее, не вспоминалось. Тогда он решил импровизировать.

– Учтите, – пригрозил он собравшимся длинным костлявым пальцем, – большинство населения Хватляндии ждёт отставки премьер–министра!

По правде говоря, министр уже утомился. Принимать участие в управлении государством – дело нелёгкое. Вообще Фридрих фон Верходув с удовольствием прилёг бы соснуть часика на два. Но регламент был строг: сенату полагалось заседать ещё целых сорок шесть минут и семнадцать секунд.

– Хотел бы я знать, что представляет собой это большинство и кто в него входит, – внятно проговорил фон Борофф, и развалился в своём кресле, горделиво выставляя вперёд своё безразмерное брюхо.

Бледный и опухший фон Верходув почти с благодарностью взглянул на своего политического соперника.