Три часа ночи

Трудно сказать, чем конкретно была вызвана эта апатия — приемом лекарств или тем, что я воспринимал себя как нездорового человека. В любом случае, чем больше времени проходило, тем хуже мне становилось.

Родители не могли этого не замечать.

Однажды в феврале к нам заглянул отец. Они с мамой поздоровались в той обычной учтивой манере, которая меня ужасно раздражала. Еще я не понимал, почему мама не таит на отца ни малейшей обиды, ведь вроде бы это он инициировал их развод.

— В следующий понедельник мы едем в Марсель, — сообщил мне папа без всяких предисловий.

Мама слушала молча — очевидно, она уже была в курсе дела.

— Куда? — опешил я.

— В Марсель. Это во Франции.

— И что мы там забыли?

Отец объяснил: они с мамой увидели, что мое самочувствие не улучшается («Надо же, какая догадливость!» — едва не съязвил я в ответ), и сделали вывод, что, похоже, нынешний план лечения не вполне эффективен. Следовательно, надо обратиться к другим врачам, которые его скорректируют. Поиски показали, что лучшим в Европе специалистом по этому заболеванию (кажется, родители никогда не произносили слово «эпилепсия» в моем присутствии) является профессор Анри Гасто из Марселя.

Список желающих попасть на прием к этому светилу медицины очень длинный, но отец дозвонился его секретарше, и ему улыбнулась удача: через четыре дня у Гасто будет окно в расписании, потому что один из пациентов отменил прием. Секретарша осведомилась, получится ли у нас приехать так скоро. «Получится», — ответил папа. Он взял билеты, обменял валюту, забронировал гостиницу и явился к нам, чтобы поделиться новостью: мы втроем едем во Францию.

В Марсель я категорически не хотел, и на то было несколько причин. Из какой-то книги или, может, телепередачи я знал, что это опасный город. Меня бесило, что папа и мама со мной не посоветовались и поставили перед фактом. К тому же перспектива совместной поездки с родителями, которые расстались много лет назад, нагоняла на меня невыразимую тоску.

Я возмущенно фыркнул в знак протеста.

Тремя днями позже мы прилетели в Марсель.

Город показался мне серым и неприветливым. Был сезон дождей, с неба лило как из ведра. Марсель стоит на берегу моря, но я совершенно его не запомнил. Впрочем, это неудивительно, ведь в течение нескольких дней поездки я не видел ничего, кроме гостиницы, больницы и снова гостиницы.

В номерах отеля «Прованс» лежали ковры и витал какой-то металлический запах. Других воспоминаний о гостинице у меня не сохранилось. Мама заняла одноместный номер, мы с папой двухместный. Родители вели себя друг с другом вежливо и отчужденно, будто двое малознакомых людей.

Такое положение дел нервировало и печалило меня, и я ловил себя на мысли, что хочу быть взрослым, здоровым и самодостаточным.

5

Центр «Сен-Поль», специализировавшийся на лечении эпилепсии, располагался в непримечательном на вид большом современном здании где-то на выезде из Марселя. Добрались мы туда на такси: папа сидел с одной стороны, мама с другой, а я посередине.

В отличие от больницы, куда меня привезли после приступа, в центре «Сен-Поль» все работало как надо и царила атмосфера спокойствия и деловитости. Казалось, это заведение находится в другом мире, а с учетом того, насколько новым оборудованием оно было оснащено, и в другой эпохе.

Нас встретил ассистент доктора Гасто, отвечавший за предварительное обследование. «Профессор примет вас, когда мы выполним все необходимые процедуры и заполним документы», — пояснил он моим родителям, которые бегло говорили по-французски. Поймав себя на мысли, что никогда не смогу так запросто общаться ни на одном языке, кроме итальянского, я невольно взгрустнул.

Чего только ни делали со мной на протяжении двух последующих дней! Память путается, образы накладываются один на другой: электроды на голове, кушетки, компьютеры, графики, рентгеновские снимки, всякие футуристические устройства, особенно то, на экране которого с бешеной скоростью мелькали цветные картинки, погружавшие меня в галлюциногенный бред.

До сих пор помню многих врачей, медсестер, а главное — детей и подростков. Кто-то из ребят носил шлем, кто-то сверкал щербатой улыбкой, а кто-то ходил весь в синяках или с перевязанной головой.

Это было тревожное зрелище. Мне рассказали, что при тяжелых формах эпилепсии припадки бывают частыми и сильными. Во время приступов больные теряют сознание, падают и получают различные травмы.

Глядя на других пациентов (а за три дня, проведенных в центре «Сен-Поль», я всякого насмотрелся), я испытывал два противоречивых, почти противоположных чувства. С одной стороны, мне наконец стало понятно, что я счастливчик и что все могло быть гораздо хуже. Ведь я лишь однажды упал в обморок и не обзавелся слегка пугающей беззубой улыбкой.

С другой стороны, я пытался понять, действительно ли мне ничто не угрожает, или же, наоборот, риск обострения велик и я вот-вот окажусь в этом адском кругу своих немощных и явно несчастных сверстников.

Настало время познакомиться с профессором Гасто.

Ровно в одиннадцать часов дверь его кабинета распахнулась, и мы вошли. Впервые увидев доктора Гасто, я отметил про себя, что он похож на киноактера Мишеля Пикколи.

Гасто производил впечатление веселого и по-гасконски решительного человека. У него была пышная борода с проседью, густые брови и живые темные глаза, в которых поочередно мелькали веселье и гнев.

Он пролистал мою медицинскую карту, задерживая внимание то на одном, то на другом документе. Неожиданно его брови удивленно приподнялись. Пробормотав что-то о газированных напитках, доктор продолжил чтение.

Наконец он взглянул на меня и улыбнулся:

— Антонио, скажи, а чем ты любишь заниматься? Может, у тебя талант к музыке, рисованию, чему-нибудь еще? — Он хорошо говорил на итальянском и искренне радовался, демонстрируя это умение.

Вопрос застал меня врасплох.

— Люблю рисовать, — ответил я секунд через десять.

— Нарисуешь мой портрет? Хотя бы эскиз.

— Э-э… хорошо, попробую.

Доктор вручил мне лист бумаги и два карандаша. Ощущая на себе изумленные взгляды родителей, я набросал его портрет.

Когда рисунок был закончен, я протянул его Гасто. Он посмотрел на мое произведение и одобрительно кивнул: то ли ему понравился рисунок, то ли он увидел в нем подтверждение какой-то своей догадки.

— Существует множество разновидностей эпилепсии, — приступил он к главной теме беседы. — Состояние Антонио нетяжелое, и, к счастью, прогноз благоприятный. Полагаю, спустя несколько лет терапию можно будет отменить.

Далее доктор объяснил, что медицинские заключения никогда не бывают стопроцентно точными, но мой случай внушает ему уверенность и оптимизм. Что конкретно явилось причиной патологии, установить не удалось, это действительно была классическая идиопатическая эпилепсия, которая, скорее всего, имела связь с родовой травмой. Что касается плана лечения, Гасто поправил и упростил его. Четыре разных препарата, которые я принимал ежедневно, заменили на один. Говоря о мерах предосторожности, доктор посоветовал избегать бокса, регби и греко-римской борьбы, но в остальном я был волен заниматься всем, чем захочу, в том числе футболом. На повторное обследование мне предписывалось явиться через три года, — если показатели будут в норме, в деле о моей болезни торжественно поставят точку.