Три кило веселья

– Он не ушибся?
– спросил Алешка.

– А тебе его жалко?
– спросил папа.

– Он не ушибся, - сказал адмирал Курочкин.
– Он только сильно испачкался. Я собирался делать ремонт и сложил в шкафу пакеты с побелкой.

Ага, оказывается, эта забавная и поучительная (не спи на работе!) история произошла в его квартире.

– Это он вас хотел обокрасть?
– спросил Алешка и распахнул глаза.
– Адмирала?

– Адмирала, - кивнул папа, - по наводке.

Мама удивленно вскинула брови. А Курочкин незаметно выбрал из коробки конфету и передал ее под столом Алешке.

– Да, кто-то сообщил ворюге, что в этой скромной квартире можно хорошо поживиться. Там - целый мундир с орденами и медалями, - уточнил майор.

– А зачем ему чужие медали?
– наивно хлопнула глазами мама.
– Он стал бы ими хвалиться?

– Он стал бы их продавать, - жестко ответил папа.
– И очень дорого.

– Какая подлость!
– воскликнула мама и прижала ладони к щекам.
– Украсть и продать чужую славу!

– Причем завоеванную отвагой, мужеством и пролитой кровью.

– Только подлецы такое могут делать!
– бушевала мама.

– Очень большие подлецы.
– Папа нахмурился.
– Но есть подлецы и еще бо?льшие. Недавно на Арбате один из моих сотрудников, молодой парень, стал свидетелем, как продавалась солдатская гимнастерка военных лет, в двух местах пробитая на груди немецкими пулями.

– И что он, этот твой молодой свидетель?
– как-то тревожно спросила мама. И взглянула на адмирала.

Папа еще больше нахмурился.

– Он теперь не свидетель, а обвиняемый. В нанесении побоев торговцу простреленными гимнастерками.

– Морду набил продавцу?
– радостно взвизгнул Алешка.

– Алексей!
– одернула его мама.
– Выбирай выражения!

– Ну лицо! Лицо набил.

Мама подумала секунду и сказала тихо:

– Нет, все-таки - морду.

Папа взглянул на маму - не то осуждающе, не то одобрительно.

– И что ему будет, твоему сотруднику?
– спросила мама.
– Я бы ему премию дала.

Папа покачал головой:

– Так бы все обошлось, да он не только торговца проучил, но и покупателя.

– Ну и молодец!
– вырвалось у мамы.

– Молодец, конечно… Но вот покупатель-то оказался иностранцем.

– Немец небось?
– спросил адмирал сердито.

– Да, - кивнул папа, - внук того солдата, который воевал с нашими солдатами. Ему, видите ли, очень хотелось иметь такой сувенир, на память о метких немецких пулях… Ну, ничего, мы своего парня в обиду не дадим. Если надо - до министра дойду.

В комнате стало тихо, а потом вдруг мама ахнула:

– Батюшки! Второй час! Еще раз пьем чай и - спать!

– С конфетами?
– спросил папа.

– С оленями, - вздохнула мама, разглядывая пустую коробку.

– Да, - вздохнул и Алешка с сожалением, - один олень остался. Не очень съедобный.

В прихожей, куда мы все вывалились, Алешка впился глазами в кортик. Адмирал понял его, вытащил кортик из ножен.

– На, полюбуйся.

Алешка бережно взял оружие в руки. Вздохнул прерывисто: кортик был хорош!

– Мне его командующий флотом вручил, - похвалился адмирал.
– На палубе крейсера. Под салют. Мне тогда тринадцать лет исполнилось.

– Рассказали бы, Егор Иванович, - предложил папа.
– Молодежи полезно.

– Обязательно расскажу, - пообещал адмирал.
– В другой раз. Для меня этот кортик - самое дорогое в жизни. Дороже всех наград. Слава богу, что его тогда не украли.

– А вот это что?
– спросил Алешка, протягивая адмиралу кортик.
– Цифирки какие-то? Чей-то телефон? Мобильный номер?

Я тоже посмотрел: на клинке, возле самой рукоятки, были выбиты крохотные цифры.

Адмирал рассмеялся.

– Это номер, но не телефонный. Каждое боевое оружие имеет свой номер. А мой номер - особенный, счастливый.

– А что за счастье?
– спросила мама.

– Видите?
– Адмирал забрал у Алешки кортик и показал маме цифры.
– Видите: 25121930?

– Волшебные цифры, - на всякий случай согласилась мама.
– Их нужно сложить? Или умножить? Для формулы счастья.

Адмирал рассмеялся еще веселее:

– Это дата и год моего рождения!

– Это вы такой старый?
– ахнул Алешка.
– Двадцать пять миллионов лет! Да еще с копейками! А на вид вам больше ста не дашь.

Тут уж расхохотались все. А мама дернула Алешку за ухо.

– Двадцать пять - двенадцать, - задыхаясь от смеха, пояснил адмирал, - двадцать пятое декабря. А девятнадцать - тридцать - тысяча девятьсот тридцатый год.

– Тогда еще ничего, - согласился Алешка.
– Не очень много.

– Порядок!
– согласился адмирал и со звонким щелчком загнал кортик в ножны.

И мы все пошли провожать адмирала.

А Гретку с собой не взяли. Она изобразила обиду, легла на свое место, положила голову на передние лапы и поглядывала на нас исподлобья с укором и грустью.

Конечно, хорошо было бы прогулять ее перед сном. Но тут у нас были небольшие заморочки. Когда Гретка прошла все собачьи школы, она осталась такой же веселой и дружелюбной. Но еще строже и внимательнее стала опекать Алешку как самого младшего в семье - она считала его своим щенком, о котором должна заботиться. И поэтому на улице никому не позволяла к нему подходить. Да никто и не пытался. Ведь Гретка такая артистка! Видели бы вы, как она идет рядом с Алешкой! Ее не узнать. Она становится какой-то приземистой, наклоняет голову и внимательно, недружелюбно смотрит исподлобья на всех встречных, да еще и идет при этом так тяжело, вразвалочку, что все предпочитают обходить ее стороной. Мол, только троньте этого пацана - мало не покажется, я начеку!

А вот с папой она идет совсем по-другому. Веселой, легкой, приплясывающей походкой. Сияет глазами, блестит белыми зубами в улыбке. Она, наверное, считает, что это папа ее должен охранять и защищать, как глава семьи.

Особенно она стала заботиться об Алешке после того, как в парке его окружила стая недружелюбных бродячих собак. Она дала им такой разгон, что после этого они вовсе не появлялись в парке. И, кстати, с той поры, услышав слово «собака», Грета беззаветно рвется в бой. Для нее это слово - сигнал к атаке.