Три кило веселья

Проходила колонна - и они выбирались на шоссе и шли дальше.

К вечеру, когда устраивали ночлег возле разбитого танка, Бирюков сказал:

– Надо бы, Егорий, в село наведаться, кушать-то нам с тобой больше нечего. Как стемнеет, так я пойду, а ты меня тут обожди. Стрельбу услышишь - удирай в лес подальше.

– Я с вами.

– Боишься оставаться? Оно так-то, но там опаснее. На немцев можно нарваться. Тут-то тебе спокойней будет.

– Я с вами, - упрямо повторил Егорка.
– У вас рука раненая, плохо одному идти.

Небо стало совсем черным, засияли на нем летние звезды. Все затихло в лесу. Они вышли на край оврага и, крадучись, направились к селу, которое робко светило в черноте ночи дрожащими огоньками.

Было росно. Ноги у Егорки сразу промокли. Бирюков время от времени останавливался, прислушивался, вглядывался в темноту.

Они вышли на край поля. Деревня - рядом, рукой подать.

– Хальт!
– вдруг разорвал тишину не то испуганный, не то злобный возглас. И вспыхнул во тьме яркий свет.

Бирюков столкнул Егорку в овраг: «Затаись!» - и, вскинув автомат, ответил на окрик короткой очередью.

Егорка скатился на дно оврага, забился в кустарник. Над ним вспыхивало, гремели выстрелы, слышались крики. Постепенно выстрелы стали удаляться. Залаяли собаки. Ударили еще выстрелы, и все стихло.

Егорка понял, что Бирюков нарочно побежал, отстреливаясь, в другую сторону - отвел от него немецких солдат.

Он вернулся к разбитому танку, свернулся в клубочек на лапнике, который они настелили, готовясь к ночлегу, и всю ночь пролежал без сна.

Он остался один… Совсем один. Раздетый, голодный, уставший. Среди страшных рогатых врагов».

– А Бирюкова убили, да?
– дрожащим голосом спросил Алешка.
– И вы его больше не видели?

Адмирал улыбнулся чему-то далекому. Светлому.

– А вот и нет. Мы с ним встретились после войны. Он стал моим вторым отцом. Но это уже другая история. Послевоенная.

– А военная?

– Военная только началась…

«Так и шел Егорка в далекий город Мурманск. Прошел всю захваченную врагом Белоруссию, часть России. Перешел линию фронта.

Наши бойцы встретили его радостно, жалели Егорку, уговаривали остаться в части сыном полка.

– Мы тебе обмундировку сошьем, - басил усатый и толстый старшина, - сапожки подберем.

– Я тебе карабин свой подарю, - обещал молоденький сержант.

Но ни участие и забота, ни шинелька, ни даже карабин не соблазнили Егорку.

– Я к бате пойду. Он у меня один остался.

Его вымыли в походной бане, накормили, подлатали одежонку, собрали мешочек продуктов на дорогу.

Командир полка даже выдал ему на всякий случай странную справку-сопроводиловку: «Сим удостоверяется, что рядовой Курочкин Е.И. направляется в распоряжение капитана флота Курочкина И.А. Прошу не препятствовать и оказывать всяческое содействие. Полковник Ершов».

И пошел Егорка дальше, до самого синего моря…

Где-то его брали попутные машины, обозники, но чаще всего он шел пешком, бесконечными дорогами - шоссе, проселками, тропами.

Заходил в села и деревни. Его кормили, устраивали на ночлег, давали одежонку взамен износившейся. Несколько раз предлагали остаться в семье, сыночком. Но он упорно шел к своему отцу. Туда, где громил он врага на далеком море.

И пришел. У ворот военно-морской базы его остановил краснофлотец с винтовкой, с красной повязкой на рукаве и в каске с красной звездой.

– А ну, стой! Кто таков? Хода нет!

Егорка все объяснил. Часовой удивился, не поверил, но вызвал вахтенного офицера.

– Товарищ лейтенант, вот малец образовался, до капитана Курочкина. Говорит, вроде сынок его.

Лейтенант как-то странно взглянул на Егорку, потрепал ему отросшие кудри.

– Откуда ж ты взялся?

– Из-под Гродно.

– Будет врать-то!
– рассердился часовой.
– Полстраны он прошел! Как же!

А лейтенант поверил. И привел Егорку на свой боевой корабль - маленький торпедный катер. Вызвал боцмана:

– Это сын капитана Курочкина.
– Боцман тоже как-то странно, растерянно кивнул.
– Баня! Ужин! Отдых!

– Есть, товарищ капитан.

Боцман - громадный моряк в брезентовой робе - сам отмыл Егорку от дорожной грязи, постриг, поставил перед ним громадную миску, из которой, как из трубы парохода, валил густой ароматный пар.

– Флотский борщ, Егорка!
– похвалился боцман.
– Едал такой? То-то. Держи ложку в одну руку, а в другую хлеб. Наворачивай, Егор Иванович.

Борщ был алый, жгучий, пламенно горячий - аж слезы вышибал.

– То-то!
– гордился боцман.
– А ты чесночком закуси - полезный витамин. Флотский борщ без чеснока - все равно что винтовка без патронов. А знаешь, Иваныч, почему он флотским называется?

– Знаю.
– Егорка положил ложку на край миски, отдохнуть.
– Потому что он на морской воде сварен. И из морской капусты.

Боцман захохотал.

– Бычок ты в томате, Егорка! Флотский он потому, что наваристый. После него не спать хочется, а работать, службу на корабле править. Ты ешь, кушай, еще подолью.

Пока Егорка справлялся с наваристым борщом, боцман посвятил его во все дела славного катера, на котором они находились.

– Только что из рейда пришли. Ремонтироваться. Потрепал нас немец.
– Егорка и сам заметил круглые дырки в корпусе от пуль и зазубренные пробоины от осколков снарядов.
– Команда наша боевая сейчас на берегу, учебу проходит. А завтра ремонтники придут. Отладят все, заштопают. Боезапас пополним - и в море, на охоту за фашистским зверем. Пойдешь с нами?

– Не.
– Егорка снова отложил ложку.
– Я с батей пойду, на его подлодке.

Боцман почему-то отвел глаза, стал суетливо нарезать хлеб. Хотя нарезал его уже на весь экипаж.

– Ты вот что, - боцман призадумался, - ты сейчас пей компот, из сухофруктов, и ложись отдыхать. Я тебя утром побужу. А то ты уже в миску носом клюешь… Курочкин…

Боцман уложил Егорку в кубрике на узком диванчике, укрыл бушлатом. От которого пахло соленой морской водой. И Егорка впервые за много месяцев спал крепко и спокойно. И снился ему сначала огненный борщ из морской воды, из морской рыбы, из морской капусты. А потом ничего ему не снилось - так глубоко навалился на него добрый сон.