Три короба правды, или Дочь уксусника

— А мы куда?

— К невесте господина Владимирова. А ведь завтра на свадьбе у него гулять собирался! Тьфу!

Подали сани, и Черевин вместе с Варенькой отбыли на Шпалерную. Вслед за ним ехал извозчик с двумя жандармами.

Кухмистер встретил их сам не свой. Он даже не мог сегодня стоять у плиты, потому что от волнения у него тряслись руки.

— Ваше превосходительство, смилуйтесь над безутешным папашей, — кинулся он в ноги Черевину. — Скажите: где жених?

— Я сам приехал к вам спросить об этом.

Кухмистер пискнул и мягко завалился набок.

— Малохольный народ теперь стал, — вздохнул Черевин. — Если не горячка, так обморок. Барышня, у вас соли с собой нету? Жаль. Есть тут, в квартире, кто живой?

На крик генерала явилась Агриппина Ивановна. Увидев мужа распростертым на полу, она ойкнула, но оказалась крепче супруга и в обморок падать не стала. Вместо этого она позвала господина, представленного доктором Казюхиным, который быстро привел кухмистера в себя.

— Скажите, когда последний раз вы видели жениха вашей дочери? — спросил Черевин Петра Емельяновича.

— На другой день после театра я его последний раз видел, они к нам с их превосходительством пообедать заезжали.

— Понятно. Поехали, барышня, на Конюшенную, здесь нам больше ловить нечего.

Уже внизу в подъезде генерала остановил Лукич.

— Ваше превосходительство, дозвольте с вами переговорить тайно. В тот день, когда последний раз к нам заезжали господин Фаберовский с господином Владимировым, исчезла невеста господина Владимирова, Глафира. И не было ее до вчерашнего вечера. Нашла ее сестра во дворе в совершенном беспамятстве, теперь вот доктор при ней сидит, потому что в горячке она.

— Ну… твою мать! — всплеснул руками Черевин. — И она в горячке! Прямо всех в ту ночь горячка прохватила!

Полковник Секеринский уже ждал генерала в кондитерской Вебера. Он сидел за мраморным столиком и читал какие-то бумаги из голубой паки. Рядом стояла пустая чашка из-под кофе и тарелка с надкусанной булочкой. За спиной полковника замер жандарм с портфелем в руках.

Увидев входящих в кондитерскую Черевина и Вареньку, Секеринский встал из-за стола и сделал шаг им навстречу.

— Я только что взял ключ у управляющего, но квартира опечатана.

— Кем?

— Дворник говорит, что сыскной полицией. Я не стал срывать без вашего дозволения.

— Нам сыскная не указ, — сказал Черевин. — Пошли.

Они поднялись наверх, жандарм шашкой перепилил бечевку с сургучным подвесом печати.

— Это что же, будка собачья? — спросил генерал у Саввы Ерофеича, вызванного понятым.

— Будка-с, — подтвердил дворник. — Здесь академик Кобелевский полкана допреж того держали-с.

— А где же ныне собака? — спросил Секеринский, присаживаясь перед будкой на корточки, пока жандарм открывал ключом дверь в квартиру.

— Полагаю, отбыла-с с господами агентами. Уж очень она к ним привязавшись была.

— Чего вы там, в будке, ищете, полковник? — спросил Черевин. — Там, кроме блох, ничего нет.

— В будках часто держат нелегальную литературу.

— Помилуйте, то же в деревнях! Кто ж в городе будет в будке на лестничной площадке что ценное держать?

— Ну, глупость человеческая границ не имеет.

Полковник поднялся на ноги.

— Давеча вот в дом предварительного заключения хлеб выпеченный передали, а внутри веревка была из нарезанных на полосы и связанных между собой простыней.

— Отчего же глупость! — обиженно сказала Варенька. — В романах так всегда из крепостей бегут.

Секеринский удивленно поглядел на студентку, сопровождавшую генерала, но ничего не сказал. Вслед за жандармом они вошли в квартиру. Здесь царила идеальная чистота: перед окончательным уходом к Шульцу Луиза Ивановна привела все в порядок.

Полковник тотчас послал одного из жандармов по коридору к черному входу, еще один пошел осматривать кухню и комнаты прислуги. Сам Секеринский с Черевиным и Варенькой первым дело прошли через гостиную в кабинет. Здесь тоже все было прибрано, на столе были аккуратно разложены уцелевшие предметные стекла с наклеенными на них тараканами, папки с бумагами, книги с выдранными страницами (каковые лежали отдельной стопочкой), на полу на расстеленной газетке стояли два пустых ведра и банка с купоросом. Разбитый шприц с дюжиной толстых погнутых игл располагался рядом с чернильницей и пресс-папье.

Полковник Секеринский подошел к столу и прочитал название одной из толстых папок, написанное поверх зачеркнутого Hirudo kobelevi: «Заметки Артемия Владимирова, не напечатанные в «Петербургских ведомостях» в 1892 году».

— Это творчество вашего агента, ваше превосходительство? — спросил полковник у Черевина. Генерал кивнул. Секеринский достал из папки первый лист и прочитал вслух:

«Живые картины Бородинскаго сражения

(к 80-ти летию славной битвы)

24 августа под Гатчиной под руководством доктора медицины Отто Чечотта широкой публике была представлена живая картина Бородинскаго сражения, разыгранная пациентами больницы Св. Николая Чудотворца. Сражением руководил с одной стороны старейший Наполеон больницы граф Тимофей Урюкович Мерзлоухов, с другой— доставленный из тверской общины почетный гражданин города Вышний Волочок и заслуженный Кутузов Всея Руси Иван Петрович Чушкин. На нашей стороне добровольно выступил весь цвет русского полководческого искусства: десять Кутузовых, восемь Суворовых, пять Багратионов и один Ермак Тимофеевич на костыле. Одновременно перед окнами императорского дворца в Гатчино на Серебряном озере гардемаринами Морского корпуса было разыграно Трафальгарское сражение. Адмирала Нельсона изображал наилучший ученик корпуса Дионисий Худяков, который хотя и был двуглаз, мал ростом и черен рожей, но роль свою исполнял отважно, будучи неоднократно обмотан непотопляемым буем и одет в оранжевый непромокабль.»

Пока Секеринский читал заметку, Черевин встал рядом и, нацепив на нос очки, просматривал другие бумаги, лежавшие на столе. Здесь было приглашение в церковь на обряд венчания от мебельного мастера Карла Шульца, набранное нечитаемым готическим шрифтом, «Справочник военных команд и распоряжений на французском языке для наполеонов и их маршалов.

Составлен гл. врачом больницы св. Николая Чудотворца дм О. Чечоттом. Спб., типография С. Ковалевского, 1892» и прошение на имя его превосходительства господина начальника Царской Охраны:

Конюшенного офицера

отделения русской упряжи

Конюшенного ведомства

Министерства императорского двора

коллежского секретаря

Владимира Петушкова

Прошение

Ваше Превосходительство!

Моя сестра, мещанка Авдотья Петровна Петушкова, 54 лет от роду, была определена Вами в Царскую Охрану в наблюдательный состав с назначением ей пенсии и жалования 10 копеек в день. Для ведения ею наблюдения Вами была выдана ей подзорная труба секретного образца, в которую она мне не давала даже смотреть, ссылаясь, что ничего все равно не видно. Означенная сестра Авдотья исправно исполняла возложенную на нее службу, наблюдая в оную трубу кого было ей Вами указано, и в ревностном усердии своем дважды падала со шкафа, сломав в первый раз левую руку, а во второй раз наткнувшись глазом на вышеупомянутую подзорную трубу. На основании вышеизложенного я имею честь покорнейше просить указать мне, где и по какому ведомству могу я получить назначенную сестре Авдотье пенсию и причитающееся жалование.