Три месяца, две недели и один день

— Нет никаких «нас», Дерек.

— Мы есть.

— Из-за того, что пару раз переспали? Боже, да ты просто смешон. Не мы первые, не мы последние. Так что не мог бы ты уже? — я никак не желаю переставать это ощущать, нашу связь, её и доказательство того, как мы всегда идеально подходили друг другу, словно два кусочка мозаики, и знали, что конкретно нужно сделать, чтобы гарантированно доставить второму удовольствие, но морально и душой мы уже не вместе. Проблеска во тьме будто и не было, и, скорее всего, здесь и сейчас мне не преодолеть эту замкнутость и политику отрицания.

— Если ты этого хочешь.

— Да, хочу, — но в этих словах уже нет ни малейшей необходимости. Они абсолютно излишни, и Лив могла бы их и не говорить, но сейчас она снова практически Оливия. Ненужно холодная и надменная. Не моя. Заметила ли она вообще, что я отстранился даже прежде, чем они, отталкивающие и мучительные, сорвались с её уст? Но я это ещё я… Тот человек, который был счастлив каких-то пять минут тому назад. Пока что.

— Лив.

— У меня просто есть потребности, понимаешь? Только и всего, — скрывая свою наготу под набрасываемым на тело уже знакомым мне халатом, Оливия просовывает руки в рукава и запахивает его спереди исключительно удерживающим прикосновением к ткани с двух сторон. Её волосы, все, что ниже шеи, зажаты воротником и недоступны моему взгляду, и на самом деле она сама точно такая же. В поле моего зрения исключительно более не обнажённая спина и затылок с немного, но мило спутанными прядями, в то время как я могу лишь догадываться о состоянии глаз и выражении лица. Они влажные? Или сухие? А оно свидетельствует об усилиях, прикладываемых для вероятной лжи, и выдаёт весь надрыв момента? Или я наивно придумал себе всю гармонию, что казалась обоюдной и взаимной, и испытывал её лишь в одиночку? — Уверена, и у тебя тоже.

— Да, они есть и у меня, — к чему скрывать очевидное, — но я не могу с кем попало.

— А раньше очень даже мог, и тебе ничего не мешало. У вас всё проще.

— У кого у нас?

— У мужчин.

— Говоришь так, будто мы все одинаковые бабники, а я буквально каждую ночь цеплял новую девушку.

— Неважно, каждую или нет, но…

— Но всё это было до нашей встречи, и в любом случае я больше не тот человек, — зачем мне быть с кем-то, если я его не люблю и даже не питаю ни малейшей симпатии или влечения, а без чувств всё отныне и уже давно лишено какого бы то ни было смысла? — После тебя я не могу, — сдвинувшись на кровати уже в наспех натянутых обратно брюках, я прикасаюсь к Лив и кладу руку в ту точку на её теле, где шея переходит в правое плечо. Раз уж по её словам всё случившееся обусловлено лишь физическими нуждами, мне было бы так легко снова её соблазнить и смягчить, и найти правильный подход, чтобы впоследствии добиться своего, но это всё вряд ли долговечно. Здесь нужно что-то серьёзное. Возможно, целая стратегия. Как в том же баскетболе или любом другом виде спорта. Не такая, что обеспечивает сиюминутный успех, а та, которая ставит во главу угла глобальные достижения.

— Прекрати. Это всё лишь эмоции. Они пройдут, и ты поймёшь, что мы просто… Что это был исключительно секс, как тогда. Им занимаются многие. Без всякого подтекста. Зачем всё усложнять?

— Усложнять?

— Да, усложнять, — в комнате всё ещё достаточно светло, и это бы мгновенно позволило мне разглядеть трогательную уязвимость, существуй она, как только Лив кое-как завязала пояс и, встав, развернулась лицом ко мне, но плевать на отсутствие необходимости в использовании электрических лампочек. Дополнительное освещение тут ни к чему. Она позволила себе сдаться, пусть и ненадолго, впустила меня во всех смыслах, а теперь будто щёлкнула переключателем, и воображаемая шторка вернулась на былое место, отгородив нас друг от друга словно непрозрачным и стальным занавесом. Тепло ушло. Нежности как не бывало. Я чувствую удушье. Человек словно одел не только своё тело, но и душу. Дурацкий халат. Не думал, что можно одновременно любить и ненавидеть какую-либо вещь или личность.

— А как ты хотела?

— Я думала, ты согласишься продолжить. Раз уж у нас обоих есть определённые потребности, и мы с тобой неплохо…

— Замолчи. Закрой свой рот, — не имея сил больше это слушать, я не могу находиться здесь и дальше и просто беспорядочно хватаю свои вещи, и даже не испытываю особых угрызений по поводу собственного тона или использованных выражений. Возможно, у меня было с десяток женщин, возможно, чуть больше или меньше, я никогда не вёл счёт, но думать, основываясь на уже навсегда ушедшем прошлом, что плотское удовлетворение мне важнее всего остального, просто оскорбительно для меня. Думать так после нашего верного брака, когда я не делал ничего предосудительного и оставил всё, что могло бы быть превратно истолковано, далеко позади, это просто верх заблуждения. О, Лив… Как же невыносимо… Знать, что в тебе снова видят того, кто якобы совсем не способен себя контролировать, и, главное, из-за этого лишиться понимания, как сказать, что мне нужен подтекст. И что лишь с ней одной.

— Это ты закрой. И пошёл вон.

— Я так и собирался, — но в действительно я был бы счастлив остаться на ночь, обнять беременную моим ребёнком женщину и уснуть прямо рядом с ней без раздумий, без сложностей и без сожалений поутру, позволь она мне это, и, ощущая живот на протяжении всей ночи, почувствовать себя лучше, чем за всё последнее время. Но как можно даже думать о том, чтобы показать свою любовь, не прошедшую, несмотря на все имеющиеся причины, если со стороны всё воспринимается абсолютно в штыки? Меня вычёркивают снова и снова, будто я никогда не имел значения и не был дорог ни единой минуты.

— Так иди.

— И уйду. Но не забудь, завтра у нас первое занятие на курсах, и я… — я думаю, что ты не хотела говорить всё то, что сказала, но пока это принимаю, даже если не понимаю стабильно повторяющихся поисков повода, чтобы меня оттолкнуть, и не считаю данную позицию правильной, — в общем, я позвоню утром. Доброй ночи.

— А если я не пойду?

— О, я думаю, что ты пойдёшь. Ты ведь хочешь не чувствовать боль, а там как раз могут научить способам справляться с ней. Так что до завтра, Лив.

***

— Привет ещё раз. Ну, ты готова? Собралась?

Я вхожу в квартиру, как только различаю звук отпираемой двери, и прикрываю её за собой, пока Лив, ничего не говоря, странно отворачивается от меня и, лишь прикоснувшись к стене, будто для опоры, наконец отвечает мне:

— Да. Только подожди одну минутку.

— В чём дело? — мы не опаздываем, и времени у нас даже больше, чем просто с запасом, так что небольшое ожидание не сыграет отрицательной роли. Но мне банально хочется понять, что здесь происходит, и почему голос, с которым накануне вечером всё было в полном порядке, невзирая на то, что можно охарактеризовать, как ссору, сейчас звучит, как больной, простуженный и пессимистичный. Если бы Лив выходила куда-нибудь уже после моего отъезда, я бы знал об этом от телохранителя, но он не звонил, так что вывод, что подхватить бактерии и микробы на улице или ещё где-нибудь она вряд ли могла, напрашивается сам собой. Так что в таком случае здесь не так? Я стал невольным участником игры, правил которой даже не знаю?

— Ни в чём. Всё в порядке. Просто можешь немного помолчать? — но я не могу и, невзирая на просьбу, дотрагиваюсь до слегка сгорбившейся спины взволнованным движением, ощущающимся, как молящим об ответе и правде вместо глупых и нелепых отговорок, которые пользы никому не принесут:

— Прости, но нет. Давай же, скажи, что с тобой, — она вроде не обиженная и не сердитая, но всё равно какая-то непонятная и скрытная, даже больше, чем обычно, но я хочу, чтобы у нас всё было в относительном порядке. И, возможно, готов пойти ради этого на всё, что угодно, исключая разве что шантаж и другие варианты морального насилия. — Не заставляй меня спрашивать снова. Пожалуйста, Лив.

— Просто голова что-то закружилась. Но это пройдёт.

— Откуда такая уверенность? Это что, не впервые?

— Нет.

— Ты резко встала?

— Нет. Вовсе нет.

— Тогда что?

— Наверное… Наверное, я просто голодная.

— Голодная? Ты ещё не ела?

— Ела, но не особо.

— Так, ладно. Давай ты сядешь, а я принесу тебе воды, — я усаживаю Лив на чёрный кожаный пуфик, убеждаюсь, что, привалившись телом к стене, она не собирается падать в обморок или что-то подобное, и лишь тогда отлучаюсь на кухню. А вернувшись и присев на корточки, наблюдаю за тем, не дрожит ли правая рука, держащая стакан, пока Лив делает первый и единственный глоток, и спонтанно касаюсь её лба, проверяя, не горячий ли он. Ни судорог, ни повышенной температуры тела не обнаруживается, но посреди всех этих действий, проводя пальцами по шелковистым чёрным волосам, в основной массе перекинутым на левое плечо, я оказываюсь пойманным с поличным на пристальном разглядывании и особенном внимании.

— Почему ты на меня так странно смотришь?

— Разве? — я не думаю, что смотрю на неё как-то иначе, чем когда мне случалось переживать по поводу благополучия своей жены в период нашего брака, а сейчас моё беспокойство почти зашкаливает. Взгляд у меня наверняка соответствующий, но, возможно, для Лив я снова выгляжу нелепо, несолидно и просто по-дурацки. Ведь не далее, как вчера, она на полном серьёзе и прямо в лицо назвала меня смешным. Думать об этом до сих пор неприятно и больно. Но не из-за удара по самолюбию. Просто нам было хорошо вместе, а она взяла и всё испортила. Впрочем, здесь всё гораздо сложнее. Ведь разрушен не один вечер, а целая жизнь. И моя тоже.