Три месяца, две недели и один день

— Со стороны ведь виднее. Ты так не считаешь? — я считаю, что мне не нравятся круги вокруг твоих глаз, будто ты плохо спишь или поздно ложишься, или всё это одновременно, но говорить об этом не собираюсь. Потому что ты наверняка обидишься, пусть и отличным от других людей способом, и скорее посчитаешь мои слова оскорблением, чем признаком, доказывающим то, как я волнуюсь лично о тебе, а не только о ребёнке.

— Ну предположим, что я удивлён из-за твоей откровенности. Мне казалось, что ты скорее откусишь собственный язык, чем в общении со мной признаешься в том, что тебе из-за чего не комфортно.

— И как это понимать? Ты что же, хочешь поговорить по душам?

— Почему бы и нет?

— Потому что мы особо никогда этим не занимались.

— Возможно, в этом и проблема. Мы не те люди, что посвящают часы напролёт, рассказывая друг другу о том, как прошёл их день, да мне и не нужно столько времени, но нам стоило быть более искренними и открытыми. Хотя бы друг с другом.

— Какой смысл обсуждать это сейчас? Наш брак закончился, Дерек. Нечего изображать то, чего нет.

— А ты в принципе не можешь быть проще?

— Быть проще? — Лив вращает по-прежнему наполовину полный стакан, и в этом нет ничего особо захватывающего, но вот на её лице появляется ироничная улыбка, и это, надо признать, выглядит интригующе. — Забавно, что именно ты заговорил об этом, учитывая, что, когда вчера я предложила не делать великого дела из банального секса, ты предпочёл одеться где-то за пределами этой квартиры, лишь бы… Не знаю, что уж конкретно тобой двигало, но теперь мы знаем, что сбегать ты умеешь.

— Сбегают только те, кто страшатся ответственности, а я просто ушёл. От тебя. Разница очевидна.

— Да неважно. Факт в том, что ты не проще меня.

— Ты всё ещё думаешь не о том.

— А ты отныне за целомудрие? — ей явно нравится провоцировать меня, дразнить и искушать, но поддаться значит выказать слабость и потерпеть поражение, так что лучше всего молчать и не отвечать, потому что я не давал обет безбрачия и при правильной атмосфере, настроении и ауре легко могу не устоять. И, объективно говоря, это будет не впервой.

— Тебе лучше?

— Вот теперь ты фактически сбегаешь. Увиливая от неудобного вопроса. Так ты что, действительно этого хочешь? Чтобы я так или иначе разоткровенничалась? Вспомнила что-то ещё из прошлого, о чём никогда тебе не говорила, хотя, возможно, и была должна, или просто поделилась новыми подробностями своей жизни до тебя?

— Может быть, позже, — в другой обстановке и тогда, когда ты меньше всего будешь этого ожидать, чтобы я смог застать тебя врасплох и не оставил ни единой возможности выкрутиться, — так тебе лучше или нет?

— Да, лучше.

— Тогда вставай, и поехали.

— И вот так ты уже больше не трогательный юноша, которым казался всего минут назад. Не знаю, к чему притворяться и играть какую-то роль, если твоя истинная суть рано или поздно всё равно берёт верх.

— Моя истинная суть?

— По отношению ко мне теперь ты всегда будешь несколько груб, беспощаден и строг, — мы встаём, оставляя стакан стоящим на полу, и выходим из квартиры, чтобы спуститься на лифте в подземный паркинг, где я оставил свою машину. Вероятно, эту тему можно развивать бесконечно и долго спорить по поводу того, кто же здесь жесток, но я сохраняю стойкое молчание, ведь не думаю, что Лив знает, о чём говорит. За последнее время я не сказал ей ни единого реально дурного слова. Если она воспринимает что-то именно в таком ключе, это не значит, что я солидарен и вижу всё точно в тех же эмоциональных тонах. Но иногда, позволив себе лишнее, было бы здорово услышать, что ты перегнул палку и обидел любимого человека. Хотелось бы мне, чтобы в прошлом она говорила со мной, даже если я и не относился к ней вызывающе, и какие-то отрицательные чувства и ощущения были связаны со мной в самую последнюю очередь. Но и сейчас тоже по-идиотски хочется. — Я не уверена на все сто, но, по-моему, ты едешь не туда. Что показывает навигатор? — замечает Лив спустя уже приличное количество времени, когда мы уже достаточно долго находимся в пути, и если отталкиваться от оговоренного пункта нашего назначения, то она, безусловно, права, и всё-таки ошибки здесь нет.

— Он мне не нужен. К тому же мы уже приехали, — я сворачиваю на парковку перед кафе и заглушаю двигатель, — пойдём, поедим, — но Лив не двигается и, кажется, лишь глубже оседает в переднем пассажирском кресле:

— Нам нужно быть не здесь, а в другом месте.

— То есть ты уже не голодная? — я знаю, что это не так, потому что слышал неоднократное урчание в её животе, и вообще не понимаю, что тут обсуждать.

— Что ты делаешь?

— Ничего, кроме того, что собираюсь тебя накормить. Это просто завтрак, Лив. Обычная закусочная с потрясающими панкейками и аппетитными тостами в сочетании с беконом, яичницей и томатами, — но всё не совсем так. Мы бывали в этом заведении большее количество раз, чем я могу сосчитать, и заказывали именно названные мною блюда, самые вкусные в меню, так что это кафе… ну, можно сказать, что в некотором роде оно наше. Хранящее множество воспоминаний и помнящее нас такими, какими мы были в самом начале.

— Нет, не обычная.

— А какая тогда? Мистическая что ли?

— Мы ели в ней чаще, чем дома. Вот какая. До тебя я никогда здесь не была и даже не знала об её существовании.

— И что с того? Я всё ещё не понимаю, в чём проблема.

— Ни в чём.

— Тогда не вижу причин не войти внутрь. Ведь их нет, так?

— Нет, — резко, словно нанося удар наотмашь, отвечает Оливия и покидает автомобиль прежде, чем я успеваю моргнуть, и вскоре мы занимаем столик у окна. Нам приносят привычные глазу блюда и чай, потому что я попросил их тут же, едва дослушал традиционный вопрос, чего мы желаем. Но она не спешит дотрагиваться до столовых приборов, хотя во все предыдущие разы буквально налетала на еду, как одержимая, и не стыдилась ни этого, ни меня. Но это было давно. Ещё когда мы жили здесь. До Нью-Йорка. А значит, и до развода с беременностью. В общей сложности около восьми месяцев назад. Наверное, этого времени вполне достаточно для изменения вкусовых предпочтений. Особенно учитывая новое состояние и всё с ним связанное. Так что стыд тут, вероятно, не причём.

— Ты тоже хотела панкейки? Не тосты и яичницу, как обычно? Мне не стоило делать выбор за тебя?

— Ты помнишь?

— Да.

— И что именно?

— Всё, — и даже то, что не следует. Как, например, наше однажды уединение в одной из здешних туалетных кабинок. Будучи довольно безрассудными и смелыми, тогда мы не боялись попасться. Но это не то, о чём можно думать. Клянусь, мои мысли иногда были как на ладони. — Так что можешь отключить свою гордость. Ты уже сказала, что голодная, поэтому прятаться за этой ширмой необходимости больше нет. Заказать тебе другое блюдо? И что по поводу десерта? Хочешь чизкейк или яблочный пирог, или что-нибудь ещё?

— И отчего ты вдруг такой заботливый? — оттого, что по-прежнему нестерпимо люблю тебя и хотел бы, чтобы, находясь рядом со мной, ты снова смеялась или, по крайней мере, чему-то улыбалась. Только и всего. — Впрочем, не отвечай. Не хочу знать. В любом случае у нас нет времени на десерт и всё такое прочее.

— Вообще-то есть. Сколько угодно.

— Ну, это вряд ли. Занятие уже через сорок минут.

— Да и пусть. Нас там не будет. Ни сегодня, ни в последующие разы.

— Ты рехнулся?

— Нет, я просто передумал. Последнее, чего мне хочется, это чтобы ты делала что-то против своей воли, — кому станет лучше, и какая вообще от этого может быть польза, если совершать что-то исключительно по принуждению? Это всё только во вред и способно измучить, разрушить моральную целостность и уничтожить всякое внутреннее равновесие. А я такого не хочу. Ни для неё, ни для себя, ни для нас обоих. — Ну, не считая очевидного. Так что ешь спокойно и никуда не торопись. Хочешь, поделим порции пополам? — чтобы хоть что-то было прямо как раньше. Когда ты мне, а я тебе.