Три метра над небом

– Стухло что-то. Хозяева! – и выругался крепко, матерно.

Вспомним, что перед тем, как Параскева убежала из избы, спасаясь от кулаков мужа, печь была крепко натоплена. Поинтересоваться бы у патологоанатома, через какое время в минутах труп начинает разлагаться и издавать зловонье, но нет тут такого специалиста. Село.

Черепно-мозговая травма в сочетании с синдром апноэ – дело очень опасное.

Вот что мы прочли в одном справочнике.

Сужение верхних дыхательных путей во время сна предрасполагает к обструктивным апноэ. При апноэ длительностью более 10 секунд возникает состояние гипоксии и гиперкапнии с метаболическим ацидозом, с увеличением выраженности изменений по мере нарастания длительности апноэ. На определённом пороге этих изменений наступает пробуждение или переход в поверхностную стадию сна, при которой повышается тонус мышц глотки и рта с восстановлением проходимости глотки. Это сопровождается серией глубоких вдохов, обычно с сильным храпом. По мере нормализации показателей газового состава крови наступает более глубокая фаза сна.

У больных обструктивными апноэ не происходит снижения артериального давления во время сна, во время эпизода апноэ оно, напротив, резко повышается. В связи с этим, обструктивные апноэ во сне являются фактором риска заболеваний сердечно-сосудистой системы – артериальной гипертензии (у 40–90 % больных), ишемической болезни сердца, инсульта.

Хватило терпения прочесть? Нет. Тогда мы своими словами объясним, что произошло с Параскевой.

Перехватило ей глотку, а тут вдобавок ЧМТ. А ожирение? Ну, ударил женщину Кондратий.

С этим мы разобрались. А что же Сева? У Севы нет сил даже стонать. Бедный мальчик.

– Открой окна.

Командует отец и сын подчиняется.

Соседка, что слева, увидела в окошко, что хозяева вернулись. Доняло её мычание коровы, она её увела за тын. Там Машка пасется. Если бы так. Машка корова вздорная и смышленая. Пощипала, пощипала травку, да и пошла туда, где пастух их пас. Этого соседка не знала, и потому решила оповестить соседей о местонахождении их скотины.

Подходит к избе ихней, а оттуда вонь.

– До чего оскотинились люди, – громко говорит она.

– Ты чего ругаешься?

Федул на полкорпуса высунулся из окна.

– О людях надо думать. Не одни живете. Вашу Машку я выгнала на луг за тыном.

– Эка чего надумала, чужой скотиной распоряжаться.

Это соседи. Нет у них чувства общины. Все порознь. Отчего так произошло? Может быть, оттого, что мост разрушился? Или потому, что прервалось автобусное сообщение? Или оттого, что сами же селяне своровали провода? Но ведь кто-то дал разрешение открыть рядом с селом пункт по приему металлов. В селе – и такое? Не прямое ли это вредительство?

– Иди со двора.

Груб Федул. И отец его не отстает.

– Иди, иди пока я тебя оглоблей не огрел.

– Попробуй. Я твою избу ночью спалю.

Сказав это, что, по сути, подпадает под статью Уголовного Кодекса, соседка, что живет слева, важно ступая, ушла, шипя:

– Спалю, точно спалю.

У таких людей так и бывает: втемяшит себе в голову какую мысль зловредную – не отступится, пока не исполнит. Вернувшись в избу, она достанет из буфета графин, который раньше ставили на стол президиума собрания, нальет из него чистейшей самогонки в фарфоровую чашку с павлином и выпьет. При этом опять прошипит:

– Спалю.

– Чем крышу-то править? Шиферу нету.

– Толь возьми. Скоро дожди пойдут. Хочешь в хляби жить?

Родичи беседуют у окна. Вонь выветривается – и им нипочем, отчего вонь эта. Обернулся хотя бы муж, да посмотрел на кровать, где в свое время умерла бабка.

– А ты чего пришел-то?

– Не твое дело, – отвечает отец сыну, – Надо и пришел. Ступай во двор и ладь крышу.

Федул ушел. Тут Порфирий и обернулся.

– Святые угодники, что же это творится?

Тело Параскевы начало распухать. Рядом, калачиком свернувшись, Сева. А вонь так и прет.

– Померла. Федул придушил, не иначе. Ну их к черту. Пущай сами разбираются.

Порфирий вышел и, не окликая сына, который возился у сарая с рулоном толи, быстро зашагал в сторону леса. Там его крепость, там его настоящий дом. Проходя мимо копны сразу за околицей села, он увидел, как от реки медленно идут трое. Это, несмотря ни на что, взобрались Фрол, Фадей и Федора. Оклемалась русская женщина. О таких писал поэт.

– Что за народ? Двое мужиков на одну бабу, и с утра.

Плюнул себе под ноги и ускорил шаг. Лес чист. Там животные, ягоды и грибы. Даже поганки можно применить с пользой, если с умом.

Наш синклит собрался во дворе дома Федула.

Сели на бревно, что хозяин приготовил для укрепления сгнившего венца, мужики закурили, а Федора стала себя ощупывать.

– Какое гадство, – сказала она после того, как закончила, – все тело болит, а в голове гудеж такой, будто там рой пчёл поселился.

– Самогонка протухла, вот после неё и болит, – откашливаясь, говорит пастух.

– Ты бы за своими коровами пошел, а не умничал тут.

Фадей определенно был не в духах. Иначе и быть не могло: сено утопил, лодку тоже, дома не ночевал, голод гложет. А дома жена, старая карга, ждет. Старой карге двадцать восемь лет. И не ждет она мужа. Есть у неё более важные занятия.

Голоса товарищей услышал Федул. Все веселее.

– Не померли? Лестница вас не угробила?

Ему весело. Это при том, что в доме покойник и инвалид сын. Село.

– Самогонка есть? – спрашивает Фрол, которому надо идти искать коров, но как он пойдет, когда ноги-руки дрожат.

– Я что тебе сельмаг?

– Жмот ты.

– А по харе?

– С тебя станется. Одно и умеешь, что драться.

Диалог Федула и Фрола прерывает Федора.

– Хватит вам лаяться. У меня есть, пошли ко мне.

– А жрать есть? – Фадею пойти бы домой и там просить жену, но боязно.

– В огород сходи и нарви чего жрать-то.

Встают и гуськом идут к дому Федоры. Не знают они, что из-за занавески за ними наблюдает та соседка, что слева. Она уже выпила половину содержимого графина со стола президиума, и теперь жаждет исполнить свой замысел.

– Где-то у меня был керосин.

Такая она хозяйка: днем с огнем не отыщешь того, что надо в доме её. Лампа и та стоит не там, где положено и с разбитым стеклом.

Она ищет банку с керосином, а голодные односельчане ищут в огороде соседки, чего бы такого, что не надо готовить, а сразу в рот положить и жевать. Оголодали они, натерпелись с этой проклятой лестницей.

Федора тем временем в своей избе отливает из трехлитровой банки в бутылку из-под вина плодово-ягодного самогон и приговаривает.

– Они все рады вылакать. Я им не сельмаг.

Наконец, все собрались за столом.

– Это что? – вопрошает пастух, – Тут и на одного мало будет.