Три минуты молчания. Снегирь

– А задам-ка я вам, бичам, работу. Ишь рыла наели, как кухтыли. А судно прибирать кто за вас будет?

– Ты, боцман, сходи поспи, – Серёга ему посоветовал. – Нас же по приходе в док поставят.

– До дока мы ещё в порт должны прийти. А на чём? Срам, а не пароход!

Ну, мы, конечно, повякали, душу отвели, а потом, конечно, взяли шкрябки, стальные щётки, флейцы, начали прибирать пароход. Шкрябали от ржавчины борта, переборки, потом су?ричили, потом красили. А кто кубрики мыл с содой, кто рубку вылизывал, кто гальюны драил. Салаги зачем-то на верхотуру напросились, на мачту, красили там «воронье гнездо» белилами и чернью, покрикивали зычными голосами:

– Алик, подержи ведёрко, я на клотик слазаю, надо его мумией [69] покрасить.

– Держу, Дима. Всё покрасим – от киля и до клотика!

Дрифтер с помощником свою сетевыборку выкрасили – такой зеленью, что поглядеть кисло. Третий из рубки смотрел зверем и плевался:

– Во, деревня! В шаровый [70] полагается механизмы красить. Вкуса морского – ни на копейку.

А дрифтер, чтоб ему совсем угодить, и шпиль выкрасил зеленью.

69

Красная краска.

70

Тёмно-серый.

Нам с Шуркой досталось камбуз снаружи прибирать. Милое дело. В корме хорошо, ветра не слышно. Переборка от солнца греется и от начальства заслоняет. Попозже и Васька Буров к нам перебрался – значит, и правда лучшего места не найдёшь.

– Бичи, – говорит, – можно, я у вас тут честно посачкую?

– Сачкуй, – Шурка ему разрешил. – Флейц только в руку возьми. И за полундрой следи.

– Что ты, я полундру за милю унюхаю!

И Васька во всю дорогу так и не взял флейца. Сидел, блаженствовал.

Кандей с «юношей» прибирали камбуз внутри и часто к нам выходили – посидеть на кнехте, потравить за жизнь.

– Я, бичи, обратно на завод пойду, – говорит Шурка. – Сварщик же я дипломированный, такое дело на ветер бросать? А по морям шастать – ну его к бесу! Пусть вон салаги попрыгают, они ещё этой романтики не нахлебались. Ты, кандей, со мной согласен?

Кандей Вася не только что согласен, а дальше эту тему развивает:

– Но я тебе скажу, Шура: море нам тоже кое-что дало. Меня возьми – судовые ж повара такой экзамен проходят! Если ты своего дела не профессор, на судне ты не задержишься, не-ет! Кеп тебя в другой рейс не возьмёт, ему тоже покушать хочется хорошо. Так что у меня шанс. В ресторан «Горка» пристроиться. Блат, конечно, нужен. А где он не нужен? Но в принципе?

Не знает Шурка, возьмут ли кандея в «Горку», но кивает, соглашается. Великое дело – погода, солнышко! А тут ещё в порт идём.

– Кандей! А, кандей! – говорит Васька Буров. – А я про тебя сказочку сочинил. Божественную.

– Ну-к, потрави!

И Васька плетёт невесть какую околесину. Но если прислушаться да расплести – забавная сказочка.

Вот так примерно. Закончатся когда-нибудь наши извилистые пути, и все мы придём туда – к Господу, Которого нету. Там уже будут сидеть космонавты, маршалы, писатели, большие учёные и заслуженные артисты, – им-то прямая дорога в рай. И однажды заявится туда наш кандей Вася, приведут его на суд Божий ангелы и архангелы. И спросит его Господь, Которого нету, спросит с металлом в голосе: «Кто ты и на что надеешься? Отзовись сию же минуту!» – «Повар я. По-рыбацки сказать – кандей. На милость Твою надеюсь, Господи. Больше-то мне на что надеяться?» – «Говори, что натворил ты в жизни земной и морской?» – «Да что ж особенного, Господи? Делал, что все делают. Ну, и грешен, конечно. Бабе изменил с её же сеструхой, она из деревни приехала погостить, жена дозналась – и в крик…» – «Это большой грех, кандей. Он тебе зачтётся. Но главное – что ты делал?» – «Борща варил, с болгарскими перцами». – «Что ж тут за фокус – борща сварить? Это и баба сумеет, а ты всё-таки штаны носил». – «А шторм же был, Господи. Одиннадцать баллов Ты нам послал!» – «Одиннадцать, говоришь? Тогда это не Я – это сатана вам удружил. Я только до шести посылаю, а дальше он». – «Это верно, Господи. При шести ещё жить можно – и к базе швартануться, и на камбузе управиться. А при одиннадцати – попробуй. Если карданов подвес имеется, ещё ничего, а если так, на плите, полкастрюли себе на брюхо прольёшь». – «И как бичи – ценили твоё искусство?» – «Жалоб не поступало. А за ушами пищало. Да как не ценить – другие кандей при семи баллах сухим пайком выдают, им это и по инструкции положено, а я – исключительно горячим довольствием, да ещё каждый день хлеб выпекал. Но честно сказать Тебе, Господи, тогда им уже не до меня было. Гибли бичи, совсем пузыри пускали». – «Постой! – скажет Господь, Которого нету. – Они, значит, смерти ждали. Им же, значит, о душе следовало подумать, приготовиться к суду Моему. А ты им – борща! Как же это, кандей? Ты, значит, против Меня?» – «Господи, где же мне против Тебя! Но разве Тебе охота с голодными бичами дело иметь? Ведь они уже не о душе будут думать, а как бы насчёт пожрать. Я человек маленький, но я дело знаю. Потонем мы там или выплывем, предстанем пред очи Твои или ещё подождём, в рай Ты нас пошлёшь, в золотую палату для симулянтов, или же сковородки заставишь лизать калёные, а я к Тебе бичей голодными не пущу. Я их должен накормить сперва, и притом – горячим довольствием. При любом волнении и ветре. А там – суди меня, как знаешь. Но я свою судовую обязанность исполнил». Призадумается тогда Господь, Которого нету. «Пожалуй, ты прав, кандей. Но у Меня ещё вопрос к тебе. Сам-то ты верил, что смерть пришла?» – «Какие там сомнения, Господи! Ветер – на скалы, а машина застопорена, и якоря не держат. О чём же я думал, когда на бичей смотрел, как они рубают?» – «И всё-таки ты им борща сварил?» – «Истинно так, Господи. Хорошего, с перцами. Это моё дело, и я его делал на совесть». И скажет Господь, Которого нету: «Больше вопросов не имею. Подойди ко Мне, сын Мой, кандей Вася. Посмотри в Мои рыжие глаза. Грешен ты, конечно. Да хрен с тобой, не станем мелочиться. В основном же ты – Наш человек. И вот Я тебе направление выписываю – в самый райский рай, в золотую палату для симулянтов!» И скажет Он своим ангелам и архангелам: «Отведите бича под белы руки. И запишите себе там, в инструкции: нету на свете никакого геройства, но есть исполнение обязанности…»

Ну, а если серьёзно говорить – я и с Шуркой согласен, и с кандеем, и с «юношей», который в совхоз наметился гусей разводить, – конечно, не дело это – по морям шастать. Они меня тоже спрашивают:

– А ты, вожаковый, куда подашься?

– Не знаю, ещё не решил. Пока в Орёл съезжу, к мамане. А там присмотрюсь. Я всё же на фрезеровщика когда-то учился.

Шурка обрадовался:

– Точно, земеля! На пару в Орёл рванём, наши же места. На одном заводе объякоримся и повело – вкалывать! Салаги, салаги пускай попрыгают!

Ну вот, мы каждый себе союзника нашли и радуемся. И мне как-то и вспомнить лень, что вчера только был у «маркони» и видел все их радиограммы – Шуркину, кандееву, «юношину». Пишут в управление флота, просят продлить им соглашение ещё на год. А я зачем к «маркони» ходил? С такой же самой радиограммой. Потому что ещё за день до этого вызывал нас по одному Жора-штурман, который списки составляет на новый рейс. Меня тоже вызвал, спросил, глядя в сторону:

– Команду набирают на новый траулер, типа «океан». В Баренцево под треску. На двадцать дней. Ты как, пойдёшь?

– Жора, – я напомнил, – мне же под суд идти.

– Ты озверел? Спишут нам эти сети. Это ты до сих пор не жил, страхом мучился? Спросил бы… Только статью подберут, по какой списать. В счёт международной солидарности, что ли. Советская власть – она ж добрая, чего хочешь спишет.

– Граков постарался?

– Ну, и он тоже…

– Спасибо ему. Хороший человек.

– Ты тоже ничего, – говорит Жора. – И как ты только на свободе ходишь? Ты же первый кандидат в тюрягу. Она же по тебе горькими слезами плачет! Ты хоть контролируй свои поступки.

– Стараюсь.

– Ни хрена ты не стараешься!

Я не в обиде на Жору, что он мне тогда посоветовал вожак порубить. Да он и не советовал, если помните. А намек ещё нужно до дела довести. И его тоже понять можно, Жору: кепа бы за эти сети и разжаловали, и судили, а меня бы только судили, разжаловать же меня некуда. К тому же вон как всё обошлось.

Я спросил у Жоры:

– А ты пойдёшь?

– Да не решил ещё. Отдохнуть хочется, после всех волнений.

Но себя он в список вторым поставил. А первым – «маркони». Потому что «маркони» всё равно себя первым поставит, когда список будет передавать на порт.

Сам же «маркони» мне так сказал:

– Я тут учебник подзубриваю, на шофёра. Вообще-то, невелика премудрость. Ну, правила тяжело запомнить, черт ногу сломит. Но у меня же в ГАИ кореш, выставлю ему банку, сделает мне правишки. Как думаешь?

А я думаю: кто же мы такие? Дети… Больше никто.

8

В порт пришли мы под утро. «Молодой» нас долго тащил – мимо створных огней, мимо плавдоков, где звякало, визжало, шипела электросварка, мимо сопок, где ни один огонёк ещё не светился, мимо «Арктики», ещё пустоглазой, а в середине гавани он к нам перешвартовался бортом и стал заталкивать в ковш.

Мы уже все стояли на палубе, в последний раз кандеем накормленные, одетые в береговое, только мне пришлось телогрейку у боцмана просить.

Я бы порассказал вам, как это обычно бывает – как траулер вползает в ковш и упирается в причал носом, а второй штурман стоит уже наготове с чемоданчиком и с ходу перепрыгивает на пирс и летит что духу есть в контору – за авансом. А мы пока разворачиваемся и швартуемся уже по-настоящему, крепим все концы – прижимные, продольные, шпринговые – и только заканчиваем это дело, он уже чешет обратно на всех парах и кричит: «Есть!» И мы набиваемся в салон, дышим друг другу в затылки, а он распечатывает пачки на столе, ставит галочки в ведомости и – пожалте «сумму прописью», кто сколько заказывал: двести, триста. Потом уже грузчики-берегаши выгрузят нашу рыбу, и нам её за весь рейс посчитают, и контора выдаст полный расчёт. А покуда – аванс, и женщины уже нас ждут на пирсе, чтобы сразу же развести по домам – хватит, наплавались капеллой!