Три Нити

— О чем же?

Тут мне стало не по себе, но отступать было некуда:

— Ну… Мне Палден Лхамо сказала недавно, что для того, чтобы явить милосердие, иногда приходится причинять боль. И я думал о том, что это значит… Нет, я понимаю, что, когда делаешь что-то хорошее, оно может сначала показаться плохим. Один раз дядя привел меня в лавку к лекарю: больные у него кричали, и извивались, и глотали горькие зелья — а потом исцелялись! Но если бы я был на месте этого лекаря… или если бы… если бы владел другой силой, которую можно употребить во благо, сумел бы я сделать это? Причинить боль, чтобы спасти кого-то?

— Ты хочешь испытать себя? — спросил Железный господин, и я, немного подумав, кивнул.

— Ты уверен?

— Да.

— Хм… — бог склонил голову и с сомнением посмотрел на меня, будто на болотную кочку — выдержит она или провалится в трясину вместе с наступившим? — Точно? Нет ничего зазорного в том, чтобы отказаться.

— Но я правда хочу, — в третий раз подтвердил я, не обращая внимания на тревогу, пиявкой впившуюся в солнечное сплетение.

— Ладно; тогда у меня найдется для тебя задание. Этой ночью, в начале часа Крысы встретимся у выхода из Кекуит. И возьми с собой маску, не забудь!

В назначенное время я стоял на том же месте, откуда мы отправились наружу с Палден Лхамо; только теперь я ждал ее брата. Вскоре он появился, одетый в черный чуба с поясом из змеиной кожи. У его левого бедра был прилажен аркан с железным крюком, у правого — костяная булава с навершием в виде черепа: тот скалился в жуткой ухмылке и пучил раскрашенные красной краской глаза. Железный господин шел медленно и ступал тяжело; на его лице и теле лежала явная печать болезни. И все же теперь я не мог не замечать его сходства с Палден Лхамо — и это внушало не меньше жути, чем рогатая маска быка, которую Эрлик нес, ухватив за гриву, точно отрубленную голову демона.

Спуск по лестнице, обвивающей изнутри Коготь, был длинным и утомительным, но в этот раз я старался ничем не выдать усталости — не хватало еще, чтобы Железному господину пришлось тащить лишнюю тяжесть! Пускай лапы под конец и подкашивались, мне удалось пройти весь путь самому. Только когда лха уже сворачивал в боковой ход, я чуть отстал, запыхавшись, и вдруг заметил кое-что. Вокруг вырезанного в скале проема мерцали выведенные белой краской знаки, не похожие ни на буквы, бывшие в ходу в Олмо Лунгринг, ни на меду нечер. Что же это было? Указатель пути — или заклинание, преграждающее путь непрошеным гостям?

Еще с минуту нам пришлось плестись по пологому коридору куда-то вниз, пока темнота вокруг не порыжела, будто выцветшая на солнце шерсть. В лицо дохнуло теплом; впереди послышалось низкое, глухое мычание — не то животный звук, не то шум неведомых механизмов.

— Надень маску, — велел бог. Я послушно опустил личину на нос и связал на затылке удерживающие ее шнуры, а потом чуть скосил глаза в сторону — туда, где стоял Эрлик, — но тот как будто растворился в воздухе. Я даже испугался, пока не понял, что мои глаза просто не могут различить его обличье в окружающем сумраке.

— Теперь идем, — послышалось сверху. Еще несколько шагов — и перед нами распахнулись двустворчатые двери, покрытые замысловатой росписью; за ними оказались странные покои — просторные, но с очень низкими потолками и совсем без окон. Единственным источником света здесь были огни, горящие перед расставленными вдоль стен алтарными камнями. Подозреваю, что мы очутились в подземельях под Перстнем.

Хоть откуда-то сверху и тянуло сквозняком, здесь было жарко, как в котле; а еще повсюду висел густой, на редкость вонючий дым, от которого кружилась голова и обильно текли слюни. Мне показалось, если отстану, то задохнусь, упаду и навсегда потеряюсь в этом мареве; а потому я припустился бегом за Железным господином, едва не наступая на подол его длинного одеяния и ладони шенов, простершихся ниц вдоль нашего пути.

Бог остановился только в середине залы — там, где на исполинской треноге стоял почерневший от копоти чан шириною в десять обхватов, не меньше. Привстав на цыпочки, я заглянул внутрь: на две трети его заполняла чистая, прозрачная влага; по толстому краю были разложены пучки сочной травы, цветы, корни и семена, горстки блестящих драгоценностей, соли и белого песка, птичьи перья, змеиные шкуры, чьи-то красные потроха и лоснящаяся, темная печень, вороний череп… и тысячи других вещей, которые я и рассмотреть не смог. Внизу, под толстым выпуклым дном, кто-то уже разложил дрова и связки ивовых прутьев для растопки; по бокам стояли четыре шена с кувшинами, полными воды, молока, чанга и свежей крови. А сверху над чашей, под самым потолком, висел блестящий крюк с протянутой через него веревкой.

Двое почжутов вынырнули из полумрака и приветствовали Железного господина безмолвным поклоном. Дождавшись ответного кивка, они подали знак младшим шенам. В дальнем конце залы распахнулась вторая дверь, взвихрив густой дым, и под низкие своды ввалилось нечто огромное, черное, ухающее наподобие дырявых кузнечных мехов. Это был Чомолангама! Но боги, что с ним случилось? Выпуклые глаза быка слезились, веки распухли и покраснели; бока тяжело вздымались, и пот ручьями катился по короткой шерсти. Я заметил, что его передняя нога была перевязана у копыта: белая ткань насквозь пропиталась сукровицей и чем-то гнилостно-желтым… Его укусила гадюка? Или бык поранился в горах, и теперь зараза расползалась все дальше?..

Чомолангму подвели к нам; несмотря на боль, он почуял меня и потянулся вперед с тихим, жалобным мычанием.

— Подведи его к краю и поставь на колени, — велел Железный господин. Шены, ведущие вахану, будто только этого и ждали: торопливо сунув поводья мне в лапы, они растворились в дыму. — Вот здесь.

Когтистый палец указал место. Я похлопал Чомолангму по боку, веля прилечь, как если бы на его спину собирался взобраться наездник. Тот нехотя дернул ушами, но все же подчинился и улегся на полу; я погладил широкий, покрытый испариной лоб и прошептал на ухо зверю что-то ободряющее. Наконец, ласка успокоила его: дыхание стало ровным, и красные ноздри уже не трепетали, как осиновые листья на ветру. И тут один из почжутов схватил быка за челюсть, дернул морду вверх и рассек тесаком обнажившуюся шею!

У Чомолангмы были могучие жилы и толстая кожа, но шен знал, что делал. Горячая кровь хлынула в чан; бык захрипел, забил копытами, пытаясь подняться, но завалился на бок — и беспомощно посмотрел прямо на меня. Этот взгляд был страшнее удара под дых. Я выпучил глаза и разинул рот, хватая губами воздух, а в это время второй почжут уже оплел хитрыми узлами могучие копыта. Дюжина шенов схватились за продетую через потолочный крюк веревку, поднатужились и увлекли тело Чомолангмы вверх.

Меня замутило. По счастью, Железный господин стал прямо передо мною, закрывая от жуткого зрелища. Кто-то громко крикнул; шены оторвали лбы от пола и запели — или зарычали; из их глоток выходил утробный, низкий звук, от которого все переворачивалось внутри. Вдруг вверху что-то полыхнуло, да так ярко, что я не выдержал и выглянул из-за спины Эрлика.

Бык горел — не просто обугливался, как мясо, жарящееся на костре, а полыхал весь целиком, будто облитый крепким чангом. Его шерсть, жир и мускулы плавились и исчезали в языках огня почти бесследно — только тонкие, невесомые хлопья падали на воду, — пока под сводами залы не остался один голый скелет. Тогда кости опустили в чан; сначала туда погрузились копыта, потом ребра, позвоночник и шея, а затем весь остов ушел на дно, до самых кончиков рогов.

Почжуты белыми нарядными щеточками из ячьих хвостов смели в чан все, что лежало по краю, все пряности и приправы; как будто готовили знатную похлебку! Четыре шена влили в варево содержимое своих кувшинов; другие прислужники высекли искры из железных чакмаков, поджигая костер. Стало еще жарче; вода в чане закипела быстро, сначала подернувшись розоватым паром, а потом покрывшись густой пеной. Я задерживал дыхание, насколько хватало сил, чтобы не наглотаться смрада: в воздухе была кровь Чомолангмы.