Три Нити

Железный господин подошел к самому краю чаши и развел над ней лапы. Так же Палден Лхамо стояла у основания Мизинца; и его черные рукава были как крылья, но из них не вышли железные стрелы. Вместо этого вода забурлила еще громче, будто внутри чана бил подземный источник. Соленая испарина и дым костра перемешались и сгустились настолько, что я свой нос еле различал.

Потому-то я не поверил сначала, когда увидел, что над белесыми клубами поднялись острые рога, и мощная шея, и бока, облеченные плотью. Но воздух очистился, и я убедился, что чан пуст — а на дне стоит Чомолангма, целый и невредимый! По крайней мере, тело его было в порядке: на ногах не было ни ран, ни язв. А вот ум… Бедный зверь косил, дико озираясь вокруг; я хотел подойти к нему, чтобы успокоить, но, заметив это, бык захрапел и забил копытами, стегая бедра гибким хвостом. С великим трудом одному из шенов удалось накинуть аркан ему на шею и увести прочь.

На этом наши дела в Перстне были закончены. Кивнув напоследок почжутам, Железный господин повернул обратно; я поплелся следом. Двери гомпы хлопнули за моей спиной; неосвещенный ход остался позади… Только когда мы снова оказались внутри Мизинца, с его бледными лампами-чортенами и лестницей, уходящей к небесам, я снял маску и заплакал.

Железный господин тоже стянул личину быка. Я утер сопли подолом чуба, ожидая выговора, но вместо этого услышал слова утешения:

— Сегодня ты спас жизнь своему другу. Он мучался — и мог бы мучаться еще долго; другие лекарства не помогли бы. А теперь он снова здоров и скоро забудет о сегодняшнем дне.

— Я не забуду.

— Ты и не должен.

Мои щеки так горели от стыда, что я почти учуял запах паленой шерсти. Раньше мне доводилось помогать матери и сестре резать коз, а в Перстне — сворачивать головы гусям и уткам; вшей, клопов и мокриц я и вовсе передавил без счета. Но ни козы, ни утки, ни разбегающиеся на свету жуки не доверяли мне так, как Чомолангма! А я обманул его… Да лучше бы я сам держал тот тесак — так было бы, по крайней мере, честнее!

Но не только это глодало меня. Был и другой вопрос:

— Я не прошел испытание, да? Я никогда не смогу стать колдуном?..

Железный господин вздохнул, потирая лоб:

— А что, ты хотел бы?

— Я… я не знаю, — честно признался я. — Это здорово, когда так много всего умеешь: понимать язык зверей, превращаться в птиц… принимать разные обличья. Но Палден Лхамо говорит, если занялся колдовством — уже нельзя повернуть назад. Нельзя будет жалеть и сомневаться… а я… мне жалко Чомолангму…

Тут я снова готов был разреветься, но на плечо мне опустилась почти невесомая ладонь бога. От удивления я так и замер с открытым ртом.

— То, что ты жалеешь, — не беда. Редко кто рождается совсем без сердца… разве что моя дорогая сестра, — тут Эрлик скривился, будто глотнул превратившегося в уксус чанга. — Но к другим нельзя подходить с ее меркой — у них на пути всегда будут препятствия. Я мог бы научить тебя, как преодолеть это… да и остальные. Но стоит ли тебе учиться?

— А… почему нет?

— Шаи любит упрекать меня в скрытности, — вздохнул Железный господин. — Ну так я буду с тобой честен, Нуму, и расскажу кое-что про хекау.

Ты уже долго живешь рядом с Сиа и должен знать, что, когда лекарь осматривает больного, он видит в нем не своего соседа, брата или сестру. Если он хорош в своем деле, то перед ним — просто совокупность нервов и сосудов, мышц, костей и потрохов. Его рука не должна дрожать от страха, взгляд — мутиться от тревоги.

Вот и овладевший хекау в конце пути должен стать таким лекарем — только для всего мира. А значит, что ему придется отрезать себя от всех радостей и печалей, какие только есть; отделиться от твердой основы и, будто пушинка кхур мона, скитаться в пустоте. Отчуждение разрастается вокруг колдуна, как сорная трава. Сегодня ты попробовал, каково это, и уже потерял друга. Но речь не только о друзьях, или любовниках, или другой шелухе, за которую цепляются слабые сердцем. Нет, речь о самой жизни: мало-помалу все вокруг выцветает, блекнет, теряет запах и вкус. Солнце не греет, холод не обжигает. Ты одновременно здесь и не здесь; и хотя тело еще ходит по земле, ты немногим лучше мертвеца.

— И ты как живешь с этим? — ужаснулся я, закрывая рот ладонью.

— Обо мне не беспокойся, — отмахнулся бог. — Думай о себе, Нуму. Да, у тебя есть способности к колдовству — ну так они есть почти у каждого; просто у кого-то больше, у кого-то меньше. Это не значит, что ты должен посвящать себя нашему ремеслу. Иногда лучше просто жить.

Железный господин умолк. Стало очень тихо; только сквозняки посвистывали внутри Мизинца, не в силах наполнить его целиком, — точно дети, дующие в ганлин из бедренной кости великана.

— Мне кажется… — наконец пробормотал я, опустив голову. — Мне кажется, я не хочу этого. Ну, оставаться в одиночестве; и учиться колдовству. Но я думал и… вокруг столько бед! И я все же хочу помочь чем-нибудь тем, кто живет внизу, и всем лха… и тебе.

— Думаю, это можно устроить, — улыбнувшись, ответил Эрлик, и мы начали долгий путь вверх.

Свиток VIII. Наверху и внизу

Шаи вернулся в Коготь к началу осени, через три месяца после своего исчезновения. Узнал я об этом случайно — в последнее время я взял в привычку в начале дня, когда Падма сменяла Пундарику на посту, проскальзывать следом за нею в покои на носу дворца. Пока вороноголовая укладывалась на каменное ложе и засыпала тревожным сном, я становился у окна и глазел с высоты Мизинца на окрестности Бьяру: там клубились шапки дыма, то рыжие, то сизо-голубые; вырастали за ночь леса из столбов и перекладин, по которым кузнечиками ползали маленькие черные фигурки и так же быстро исчезали на следующие сутки; полыхали пестрые огни и двигались в тумане громадные тени тягловых яков. Наглядевшись вдоволь на копошение далекой жизни, я обычно возвращался в свою спальню, чтобы заняться уроками, или шел помогать Сиа. Но в тот день, пока я плелся по коридору, дверь слева вдруг распахнулась. Я отпрянул, пропуская Утпалу — и Шаи! Боги, даже не заметив меня, двинулись дальше. Сначала я хотел окликнуть их, но не решился прервать беседу: Шаи что-то горячо втолковывал Утпале, размахивая длинными лапами.

— Если бы Сиа спустился вниз! Лекари им очень нужны. Но старик упертый, как баран, — не думаю, что он меня послушается.

— Тебе пришлось бы уговорить еще и Уно. По-моему, проще веревку из воды свить.

— Это да… — согласился молодой лха, а потом подбросил в воздух свою лохматую маску, снова ухватил за драную бороду и внимательно посмотрел в дыры-зрачки, будто ждал от нее совета; но та молчала.

— Кстати, не удалось узнать, чем шены занимаются по ночам?

— Слухов много, — Шаи неопределенно пожал плечами, а потом вздохнул, округляя длинный рот буквой «ба». — Но чего они стоят?.. Вот, например, горожане считают, что женщины Палден Лхамо воруют новорожденных детей, варят из их жира колдовское зелье, натирают им мельничные жернова и летают на них по воздуху, как птицы. Уж на что я ее не люблю, но не думаю, что это правда: Селкет бы выбрала что-то поудобнее для полетов! Так и с шенами: кто-то говорит, что они засеивают поля зубами Лу, из которых вырастают новые колдуны, кто-то — что ищут клады ноджинов… Но что-то не верится ни в первое, ни во второе.

Утпала обдумал сказанное, а потом буркнул под нос:

— И все же переселенцы умирают.

— Не хочу защищать шенов, но это скорее вина болезней. Сколько там обморожений, язв, лихорадок… А поноса так вообще море! — заметив, как вороноголовый брезгливо скривился, сын лекаря чуть усмехнулся. — Хотя, ради справедливости — все не так плохо, как могло быть. Нужно отдать должное Нехбет: ее стараниями у них есть цампа и крыша над головой. Ну и вы тоже молодцы! Оми хоть и воруют, но с опаской.

— Падме только не говори — на той неделе она двух таких заклевала почти насмерть.

— Жалко, но не очень, — хмыкнул Шаи. Утпала качнул головой не то одобрительно, не то осуждающе и спросил:

— А что насчет тех, что с белыми ракушками? Они, по-твоему, опасны?

— Нет, не думаю. Просто очередная ересь из южной страны — сколько мы их уже видели? Ходят среди работников и нищих, раздают еду, проповедуют помаленьку. Шены их даже не гоняют — много чести.

— В каких богов они верят?