Три письма и тетрадь

Вера всё поняла, улыбнулась одними глазами и подошла ко мне. Я взял её за руку и потянул на кухню. Я сел в уголок и делал всё, чтобы оживить процесс приготовления оладьей. «Я не так муку просеиваю. Это же мука?», «Подкинь ещё ложечку песка, не жмись», «Попробуй мешать против часовой стрелки», «Мы до перца дойдём когда-нибудь?» и всё в этом же духе. Мои ценные советы вернули Вере энтузиазм и решительность. Она даже пару раз шлёпнула мне по руке, когда я пытался вмешаться в процесс. Единственное, что она разрешила мне, это зажечь конфорку и водрузить на неё чугунную сковородку. А это, я сказал, уже половина дела.

Как только Вера налила на сковородку подсолнечное масло, снизу мы услышали стук в дверь. У меня провалилось сердце. Вера, похоже, испытала то же самое. Оказалось, что к чуду, в котором я убеждал Веру, я сам не был готов. Но я постарался выглядеть невозмутимым, когда пошёл открывать дверь.

— С оладушками не задерживай, пожалуйста, — обернулся я к Вере на пороге.

Я спускался к входной двери, не дольше пяти секунд. Но за это время в моей голове пронеслись десятки мыслей. Была вероятность, что за дверью окажется кто-нибудь другой, а не отец. Мне было приятно, что чудо, которое ждала Вера, сейчас, возможно, произойдёт. Я тоже поспособствовал в осуществлении этого чуда, мне было приятно. И в то же время, я уже не хотел этой встречи. Я взывал к Небесам, чтобы они отмотали этот фокус с оладьями назад. Я не был готов знакомству с этим человеком. И вообще, я только в этот миг понял, что его приезд должен изменить весь привычный ход моей жизни в этом доме.

Я подошёл к двери и поднял крючок. С улицы уверенно шагнул мне навстречу отец Веры. Я сразу узнал «предводителя пиратов».

— Здравствуйте, Константин Алексеевич!

— Привет, Саня! — протянул мне руку отец.

Он понял, что я удивлён, откуда он меня знает, и сразу объяснил, что возвращался через Москву и созванивался с сестрой. Тётя Света рассказала ему про меня. Как я понял, характеристику она мне дала положительную.

Мы поднимались по лестнице, отец Веры шёл впереди. Из приоткрытой двери квартиры в коридор просачивался запах оладий. Константин Алексеевич повернулся ко мне. Лицо его осветилось счастливой догадкой: «Неужели?».

Вера стояла у плиты с лопаткой для блинчиков в руке. Константин Алексеевич замер в дверях.

— Ты красавица, дочь, — восхищённо прошептал Константин Алексеевич. — Привет!

— Папка! — Вера обняла отца и поцеловала в щёку.

Мне понравилось, как они встретились. В этих нескольких секундах было настоящее. То, что не надо озвучивать. В моей семье тоже было не принято славословие по поводу родственных чувств. Хотя сам я много раз становился свидетелем бурных встреч знакомых и незнакомых мне людей, которые они превращали в настоящее представление. Иногда, два-три чересчур эмоционально встречающихся родственника, своим визгом, завываниями и выкриками, способны заглушить цыганский табор, который рядом уже окружил простака без критического мышления и с лишними деньгами.

Мы уселись за стол. Моё смущение в присутствии отца, Вера нейтрализовала тем, что выставила на стол бутылку тёткиного вина. Знала, чем меня поддержать. Я поделился своими догадками, какие травы присутствуют в вине. Я назвал: мяту, чабрец и ваниль. Константин Алексеевич смог меня удивить тем, что выпив всего одну стопку, он со стопроцентной уверенностью заявил, что в составе присутствуют: полынь, череда, мёд, корица и бергамот. Я с ним согласился, кроме бергамота. Потому, что не знал, что это за трава. Позже, оказалось, что это и не трава.

Картиной этого застолья, я думаю закончить моё третье письмо. Думаю, впереди будут и четвёртое, и пятое.

Общая тетрадь

Здравствуй! Я решил продолжить своё послание в будущее не в письмах, а в этой тетради. Так будет проще рассказывать мою историю. Я же не могу сейчас знать, когда и на чём она прервётся. Тем более, что некоторые значительные перемены в моей жизни происходят прямо сейчас, когда я пишу эти строки. Не знаю пока, и стараюсь не задумываться, что ждёт меня. По правде говоря, мне надоело гадать, слишком много сил это отнимает. Я почти избавился от страха за эту жизнь. Мне важнее подготовиться к следующей.

С приездом Константина Алексеевича, начались те чудеса, которым я был свидетелем, а иногда и соучастником. Отец Веры понравился мне сразу. Уже одно то, что он в течение всего вечера ни разу не затронул тему моих отношений с Верой, вызывало у меня чувство благодарности. У меня точно не было подходящих ответов. И уж тем более, я не смог бы раскрыть ему всей правды и как я вижу наши отношения с Верой в будущем.

Константин Алексеевич располагал к себе тем, что в его рассказах всегда присутствовала самоирония. Не с позиции самоуничижения, а с позиции осознанной самокритики. Он умел извлечь забавные выводы из своих ошибок. Ещё мне понравились их отношения с Верой. Константин Алексеевич никогда не обращался к дочери с высоты своего родительского авторитета. Скорее, дочь была для него авторитетом.

Со мной Константин Алексеевич говорил просто, без наигранности. В отличие от меня. У меня, в первых разговорах с ним, постоянно вылезали фразочки с претензией на великосветское воспитание. Иногда, аристократические ужимки выпирали у меня с перебором. Константин Алексеевич умело переводил такие моменты в шутку. Меня он попросил общаться на «ты» и называть его по имени. Это далось мне не сразу.

Первые дни, после приезда отца, в доме постоянно торчали какие-нибудь гости. Каждый день я натыкался на одного из тех, кого я видел на поминках Надежды Николаевны. Кроме полковника и его жены. Эта парочка приходила ежедневно, без прогулов. Всё это больше напоминало паломничество. Смахивало на деятельность какой-нибудь секты. А духовным гуру, конечно, являлся Константин Алексеевич. Это подтверждалось ещё и тем, что все посетители приходили с всевозможными дарами: пакетами, банками, коробками.

В один из дней в гости заглянул сосед-алкоголик. В квартиру он заходить категорически отказался и вызвал Константина Алексеевича в коридор для разговора. Я вышел в это время покурить и смог присутствовать при их разговоре.

Разговор мне показался странным. Дело в том, что по закону, из проживающих в квартире, только Вера имела право на новое жильё. Отец прописан не был. Им полагалась или комната в коммуналке, или, в лучшем случае, квартира в малосемейке. Сосед-алкоголик предлагал Константину Алексеевичу и Вере свою новую квартиру и уверял, что она ему совершенно не нужна.

Это уже точно походило на сектантство. Я пришёл в замешательство. Выпечку, соленья, варенья, сушёные грибы и прочие продукты, которые приносили в дом прилежные «сектанты», ещё можно было как-то объяснить, но квартира в дар — это всё-таки другой уровень, несопоставимый с консервированными продуктами, какими бы вкусными они не были. Было бы понятно, если бы Виталик предлагал квартиру в пьяном разговоре, но в этот раз он был совершенно трезвым, даже не с похмелья. Его предложение о квартире было обдуманным, он приводил какие-то свои доводы.

Отец слушал Виталика не перебивая. По его лицу я не мог понять, что он думает о предложении соседа. Выражению его взгляда можно было приписать, что угодно: и самодовольство, и смирение, и коварство, и простодушие, и властолюбие, и дружелюбие. Эта неопределённость заставила меня насторожиться. Душевное состояние и некоторые фразы Виталика напоминали поведение человека, который готовится к самоубийству. Я начал подозревать, что Виталик стал жертвой какого-то скрытого воздействия со стороны отца.