Три письма и тетрадь

— Юра нацелен стать деловым человеком. Сейчас он действует в рамках своих представлений о деловитости. Тётя Света, для него, человек со связями. Причем, с такими связями, что знакомство с нею поможет перепрыгнуть Штольцу сразу несколько обязательных ступенек на лестнице к карьерному успеху, — ответила Вера и улыбнулась. — Я думаю, он скоро попросит её московский телефон или напросится на встречу с ней.

— На этой карьерной лестнице, почти на каждой ступеньке, кто-то умер по дороге, кто-то помочился, кто-то испражнился, кто-то наблевал. Я опасаюсь за Штольца, как он там будет перепрыгивать.

— Очень образно! Фу! — шутливо возмутилась Вера. — Надо окно открыть.

Как-то утром, Вера показалась мне чересчур весела и энергична. Километраж и скорость её передвижений по дому превышали среднестатистические показатели. Поцелуев, обнимаечек и нежных прикосновений я тоже получил сверх всяких нормативов. Было ясно — её распирает от какой-то радости. Первое, о чём я подумал, что ещё одного признания в любви, я не выдержу. Я осторожно поинтересовался у Веры, что случилось.

— Пока ничего, — загадочно улыбнулась она.

— Пока? И сколько ждать? — я насторожился, я был уверен, что в этот раз точно услышу в ответ: «Девять месяцев».

— Пока не знаю, но думаю скоро.

— Что за событие нам грозит?

— Думаю, папка скоро приедет.

Мне стало спокойнее, и я почти искренне порадовался этой новости.

— Ну, здорово! А он что, звонил или писал?

— Нет, но он точно приедет. Информация от надёжного источника.

— Кто же это?

— Мама, — улыбнулась Вера. — Мне сегодня снилось, что она печёт оладушки.

Её мать всегда знала время, когда отец вернётся из своих дальних путешествий. Он сам никогда не знал, когда окажется дома. Все командировки отца были случайными, не планируемые ни по месту, ни по времени. Он не мог знать, где окажется в следующую минуту. И только его жена, не зная где он, безошибочно угадывала время, когда он будет дома.

Обычно, за несколько минут до появления мужа, Надежда Николаевна начинала печь оладьи. Это считалось не подлежащей сомнению приметой во всём доме. Никто из соседей уже не удивлялся, когда почуяв запах раскалённого подсолнечного масла и плавающих в нем оладушек, долетавшего из квартиры, они, через некоторое время, встречали во дворе или на лестнице возвращающегося Константина Алексеевича.

Вера ждала мою реакцию на её рассказ. А я не удивился. Я ей сказал, что знаком с таким явлением с детства. Моя бабушка тоже умела предсказывать, когда со стройки Северного газопровода заявится мой дядя. Он тоже приезжал без предупреждения. Только бабушка встречала своего сына не оладушками, а тем, что покупала в магазине водки, чтобы он не ходил занимать её по соседям. По заведённой им традиции, дядя Дима все свои наличные деньги прогуливал в ресторанах Москвы, начиная с аэропорта. Оставлял он только сто рублей, чтобы с шиком подкатить к отчему дому на московском такси.

Женские предчувствия — тема, конечно, занимательная, но меня интересовало другое. Я не знал, сколько у меня времени, чтобы собрать свои вещи и вернуться жить к родителям. Вера похоже и не собиралась говорить со мной об этом. Это её вечное благодушие, думал я. Сам я считал, что моё проживание здесь, вряд ли будет уместно, после появления отца. В конце концов, будь я родителем этой девушки, я бы с порога вытолкал взашей такого самозванца, как я. Я гадал, как мне потактичнее сообщить Вере о своём вынужденном переезде.

Я боялся не скандала или физической расправы над собой. Если бы отец Веры решился на это, я был бы ему только благодарен. Этим самым он дал бы мне предлог, для расставания с Верой. Конечно, у нас уже были договорённости с тёткой о переходе Веры под её опеку, но меня устроил бы и альтернативный план со скандалом. Вот чего я точно не хотел, так это задушевных разговоров с отцом. По рассказам моих друзей, я знал, какой невыносимой может стать беседа с родителями подруги. Вера никогда не заводила со мной разговоров о нашем совместном будущем: когда я думаю сделать ей предложение, как я рассчитываю содержать семью и знаю ли я, какая это ответственность. Но это совсем не означало, что такие разговоры не заведёт её отец. Кто мне мог дать такие гарантии? Я живо представил, как Верин отец в агрессивно-любезной манере заявит мне, что, как порядочный человек, я обязан жениться на его дочери в кратчайшие сроки. Я усмехнулся про себя, представив такую картину, и машинально начал ходить по комнате и собирать свои вещи в сумку. И тут я увидел лицо Веры.

— Ты что, хочешь уйти? — в глазах у неё стояли слёзы.

Как же я испугался за неё. Я и не подумал, что собираясь уйти, могу причинить ей боль. Я бросил сумку, подошёл к Вере и осторожно обнял её.

— Можешь обнять меня покрепче.

Это прозвучало, как вопрос или как предложение, — я не понял.

— Нет, не могу. На тебя сейчас посильнее надавишь, ты мне всю рубашку зальёшь, — я попробовал перевести всё в шутку.

Я придумал несколько нелепых оправданий и, наконец, прибегнул к своему излюбленному приёму — переложил всю вину на саму Веру. Я сказал, что воспринял новость о приезде отца, как намёк на то, что мне пора выметаться. Вера слабо улыбнулась и сказала, что впервые видит такое проявление глупости с моей стороны. Я так обрадовался её улыбке, что охотно согласился на то, что, оказывается, и я могу допустить глупость. Иногда. Очень, очень редко.

Вера продолжила домашние дела. Но в её движениях уже не было прежней лёгкости. Она волновалась. И ещё бы ей не волноваться. Основанием, для её волнений был сон. Можно прибавить: «всего лишь». Мало ли кому, какие сны снятся. Сон — это же не оформленный и зарегистрированный документ, обязательный к исполнению. Кто-то и внимания не обращает на свои сны. Все ночные видения они забывают ещё до звонка будильника. Некоторые вообще не видят снов, и ничего — как-то живут. Но я очень хорошо понимал Веру. Я всерьёз относился к сведениям, полученным из некоторых своих снов. Ну, вспомнить хотя бы то, что Веру я впервые увидел во сне.

Время уже было вечернее. Вера сидела с открытой книгой, но в книгу не смотрела. Конечно, я должен был как-то успокоить её, поддержать. Но я этого никогда не умел. Мне всегда казалось, что начни я всерьёз говорить слова сочувствия и утешения, это будет выглядеть нелепо, неискренно и даже смешно. Все знали, что поглумиться вслух над любыми проявлениями чувств героев кино и литературы, а иногда и общих знакомых — было моим излюбленным занятием. Придумать, как мне растормошить Веру, я не мог. Я просто начал говорить, что под руку попадётся, вернее, что слетало с языка.

— Вера! — неожиданно громко заговорил я. — А что же это ты развалилась тут, как барыня?

Вера уставилась на меня, не понимая, чем вызван такой резкий тон. Она отложила книгу и развернулась в мою сторону. Я не меняя придирчивой интонации продолжил:

— Даже я, со своей дырявой памятью, отлично помню, что сегодня с утра зашла речь об оладьях. И где они? Что-то ими и не пахнет. Или ты считаешь, что я должен ими заняться? Хорошо, я готов. Пойдём на кухню, покажешь, где там у тебя мясорубка, перец и лавровый лист. Я сейчас тебе таких оладьев накручу, — обалдеешь.