Три письма и тетрадь

Я вернулся в комнату. Вера была очень удивлена поведением подруг, но догадалась, что я в этом как-то замешан. Мне пришлось рассказать ей про их антиалкогольный запрет, нарушение которого подруги торопились зафиксировать, про три желания. То, что я пустил их по ложному следу, я объяснил Вере, как наказание для Кати и Лены. Я сказал, что это моя маленькая месть за друзей. Не мог же я признаться, что придумал всё это только потому, что мне жалко хорошего вина.

Я налил нам вина. На этот раз по полной. Я сел рядом с Верой на диван. Она всё так же странно улыбалась. То ли ласково, то ли виновато. Я подумал, что, скорее всего, она ждёт приезда отца. И теперь мнётся, не зная, как мне деликатней сообщить об этом. А я бы спокойно отнёсся к тому, что мне придётся вернуться жить к родителям.

— Ну, давай, Вера, выкладывай, что там у тебя. Что за таинственные улыбки. Написала весеннему Деду Морозу, и он ответил? Поделишься радостью?

— Хорошо, — Вера набрала воздуха в грудь, замерла и, после паузы, выдохнула: — Сначала выпьем за весну.

Мы чокнулись и выпили.

— Не тяни, рассказывай.

Я начинал подозревать нехорошее. Посерьёзнее, чем приезд отца. Да и чего можно было ожидать от её игривого настроения. Конечно, решила отречься от родной тётки, от её предложения вернуться в Москву. Сейчас объявит о решении остаться во Владимире, чтобы осчастливить меня. Я боялся, что Катя и Лена уже науськали её и она ждёт от меня подобие «помолвки».

— Хорошо, — Вера продолжала странно улыбаться. — Я сегодня весь день думала, как тебе это сказать… подбирала слова, но всё равно не получается. Это, кажется, просто, а с другой стороны непросто. Можно было и не говорить тебе, но я считаю, что ты должен знать… Дай мне руку…

Она взяла мою руку и притянула к себе. Получилось так, что моя ладонь оказалась прижатой к её животу. Я похолодел и перестал дышать: «Всё, приехали. Она беременна. Сейчас объявит, что у неё будет ребёнок». Да, именно так я подумал. Что ребёнок будет «у неё», а не «у нас».

— Я тебя, кажется, люблю, — тихо сказала она.

Я подождал, не будет ли чего про беременность. Дыхание не сразу вернулось ко мне. Я начал жадно глотать воздух, закашлялся и не мог произнести ни слова. Особенно из тех, что крутились, на тот момент, в голове.

— Это всё? — сумел прошипеть я.

— Да-а, — Вера весело взглянула на меня.

— Вера! — крикнул я, схватил со стола бутылку и сделал затяжной глоток. — Я тебя сейчас убивать буду за такие шутки.

— А я не шутила.

— Тем более. Знаешь, что сейчас со мной было? Обширный микроинфаркт, как минимум. Хорошо ещё в аптеку не пришлось бежать, — итальянец выручил.

Я поставил бутылку вина на стол, схватил Веру за плечи и повалил на диван. Она смеялась. Я прорычал ей на ухо:

— Пощады не будет.

— А ты что подумал?

— Самое страшное, Вер, — на ходу сочинял я. — Вдруг, какой-нибудь заезжий восточный принц, проезжая по Нариманова на белом слоне увидел тебя и сошёл с ума. А по-другому и быть не может. И ты теперь собираешься покинуть нас. Станешь принцессой, и в роскоши и славе забудешь своих бедных друзей.

— И ты испугался? — хитро прищурилась Вера.

— Конечно, испугался, — ответил я, — ещё бы мне не испугаться. Я что, по-твоему, неуязвимый Зигфрид, чтобы мне ничего не бояться? Мне же руки по самую голову отрубят. — Я поцеловал Веру и пояснил: — За то, что целовал тебя, за то, что прикасался к тебе. У них там с этим строго.

В это время, внизу, кто-то настойчиво начал колотить в дверь. Мы с Верой удивлённо переглянулись. Она начала прибирать в комнате, а я пошёл вниз. Из-за двери слышались недовольные голоса Штольца, Егора и Кати с Леной: «Ну, где этот провокатор?», «А мы, как дурочки, купились». Я с наслаждением прослушал все их возмущённые реплики в мой адрес, принял самый добродушный вид и, наконец, открыл дверь.

— О! Ребята! Девчонки! Какие вы милые, что заглянули к нам. Проходите, хорошие мои. Здравствуйте!

— Виделись, — отпихнул меня плечом Штольц.

Все молча поднимались по лестнице. Только Лена, через каждые две ступеньки, поворачивалась в мою сторону, показывая мне лицом, до какой степени она возмущена моей выходкой.

Мы всё рассказали Вере: про безалкогольный договор, про три желания и мою провокацию. Каждый свою версию, разумеется. Позже, я с извинениями, шепнул подругам, что направил их по ложному следу только потому, что у нас с Верой был запланирован серьёзнейший разговор по поводу наших взаимоотношений, и нам нужно было остаться наедине. Девчонки меня сразу простили, и я даже вырос в их глазах. Они высоко оценили мой ответственный подход к взаимоотношениям с Верой.

Я заметил горлышки бутылок в карманах пальто Штольца и поинтересовался:

— А это знак примирения?

— Да, договор аннулирован по взаимному согласию сторон, — ответил Штольц и достал бутылки.

— В конце концов, они наши желания и так выполнят, — рассудила Катя, — и не три, а гораздо больше.

— Как миленькие, — самодовольно подтвердила Лена.

Мы продолжили Праздник весны. Пока шла подготовка стола, Вера рассказала нам много интересного про этот день. Каким он был раньше, и у каких народов и племён сохранился. О том, что наши предки были мудрее нас, потому, что понимали связь Человека и Космоса.

Егор снова взял на себя роли конферансье, приглашённых артистов и тамады. И мы опять засиделись до половины третьего, как и в день нашего знакомства. Друзьям и их подругам пришлось остаться на ночлег. Девчонки увидели в этом мистически-романтические знаки судьбы.

Через несколько дней, Лена пригласила нас с Верой в гости. Приглашение прозвучало небрежно, с нотками снисхождения. Может, так мне показалось из-за моего предвзятого отношения к девчонкам, а к Лене особенно. Когда рядом не было Кати, Лена выглядела недалёкой, но очень самолюбивой девицей. Папа Лены был какой-то второстепенной шишкой в Администрации города, и сама Лена считала этот факт своим несомненным человеческим достоинством. Мне она не нравилась. Приемлемо, для меня, она смотрелась только, когда шла вторым номером в дуэте с Катей.

Я спросил Штольца, что значит это странное приглашение. Оказывается, что мама Лены рассматривала нас с Верой в качестве свидетелей на предстоящей свадьбе дочери. Мы были одной из трёх пар в её списке претендентов. Я посоветовал Штольцу, срочно отговорить будущую тёщу от такого необдуманного шага, иначе они пожалеют оба.

Я рассказал Вере, с какой целью мы были приглашены. Она посмеялась и успокоила меня тем, что мама Лены никогда не утвердит нас в качестве свидетелей. Разве что в случае внезапной кончины всех других кандидатов из её списка. И рассказала, почему не любит ходить к ним в дом.

Мама Лены была серьёзно больна. Больна вещизмом и, кажется, уже неизлечимо. Всех гостей мама Лены встречала на пороге и пускала в квартиру по одному. Сначала гость должен был разуться, стоя в коридоре на прорезиненном коврике, и только после этого разрешалось зайти в квартиру и надеть тапочки. Всю прихожую покрывал светло-бежевый палас. Это был главный предмет заботы Ленкиной мамы. Этому напольному покрытию Ленкина мама уделяла больше внимания, чем собственной дочери и мужу.

— Один раз, она, не стесняясь нас с Катей, устроила Лене истерику. Из-за того, что Лена потянулась взять книгу с полки. Книги у неё стоят только в качестве интерьера, а взять книгу — это разрушить красоту и порядок. Она странно ходит по квартире. Она двигается не по прямой, а от предмета к предмету. Она обязательно должна прикоснуться, осторожно или, даже, нежно, ко всем вещам, к которым подходит. К дивану, к креслу, к вазе на столе, к самому столу, к светильнику или ковру на стене. То ли проверяет, всё ли на месте, то ли показывает вещам свою преданность. А к своей дочери она подходит только, чтобы посмотреть, не посадила ли Лена пятен на одежду. Я ни разу не видела, чтобы она обнимала Лену. А с Ленкиным отцом у неё строго деловые отношения.