Три плова

— Это большая наука, очень большая наука!

На вокзальной площади расцвели канны — крупные пламенные цветы. От июльского зноя серели на деревьях листья, уходил из-под ног асфальт. Рамазан получил билет в клуб имени Двадцати шести комиссаров. Там играл оркестр, У входа в клуО каждому давали бесплатно афишку, а в афишке значилось, что оркестр сыграет мелодии Спендиарова, потом из азербайджанской оперы «Шах-Исмаил» и еще другие азербайджанские и армянские произведения. С давних пор Баку — город тюрков и армян, которых в старинное время натравливали друг на друга. Рамазану попадались иногда приехавшие из далеких краев люди, спрашивавшие жителей, не случается ли и теперь такое, то есть резня, взаимная ненависть. Вот как ответил раз Рамазан Алиев приехавшему из Киликии беженцу:

— Поверьте мне, уважаемый гражданин и товарищ армянской национальности, что даже мои старики, а мои старики— это глубокие старики, просто плюются, вспоминая, как грызлись и резались между собой в прежнее время наши народы. Гудрата с парикмахерской на Балаханской знаете? Может, еще будете у него бриться-стричься, так Гудрат женат на армянской женщине, и таких семейств у нас сейчас тысячи. Бросьте об этом беспокоиться! А то вы еще скажете, что в Баку бывает шахсей-вахсей?

Шахсей-вахсей! Страшное, забытое уличное зрелище! В положенный, по изуверским религиозным обычаям, день самоистязаний на бакинские улицы выходила толпа ошалелых фанатиков. С криком: «Шах-сей! Вах-сей!» — они стегали себя плетьми, кололи и полосовали себя острыми ножами. Стоны исступления, окровавленные спины, безумие тьмы — вот что такое «шахсей-вахсей». Последнее такое шествие видели в Баку году в двадцать пятом, потом наши власти запретили их раз и навсегда, и, кажется, нет древнее в Баку старины, чем эти недавние процессии.

И что же. Как раз в этот вечер, когда в клуб пришло много азербайджанских, армянских и русских железнодорожников, опять состоялась мрачная церемония «шахсей-вахсей». Устроил ее на сцене самодеятельный коллектив из Черного города, а представляли дестилляторы и другие перегонщики нефти. Концерт вообще был длинный, но с перерывом — довольно интересным для публики перерывом.

Публика — это железнодорожники с семьями. Рамазан очень жалел, что у Сафар Али разболелся вдруг животик и Амина осталась дома. С ее билетом пошла Асмет. Она уж сумела себя показать народу: ни минуты не сидела на месте — то в одном ряду, то в другом, даже наверху, даже за сценой побывала.

Концерт прервал чей-то шепот из-за кулис. Танцовщица Роза Абарцумян из Черного города проплясала «Тас-ин-чорс» и уже подняла ногу для следующего танца, как из-за кулис ей шепнули, громко шепнули, так что слышала вся публика, состоявшая из людей, старательно и хорошо работавших на транспорте:

— Подождите, товарищ! Одну минуту!

Танцовщица опустила ногу; руки она тоже опустила по швам. Девушка сразу сообразила, что минута будет долгая, на полчаса. Шептал председатель профсоюзного комитета Са-дых Бадыров. Отодвинув в глубину декорацию, Бадыров вышел на сцену и сказал, что сделает сейчас сообщение.

— Телеграмма из Москвы! — крикнул в зал Бадыров и уж взялся было за чтение, но в рядах зашумели, задвигались; пришлось подождать, пока более спокойные уговорят менее спокойных не строить раньше времени догадок.

Обо всем происходившем в клубе на Крайнекривой улице много рассказывала и пересказывала Асмет. Для нее главное было, как Рамазана позвали на сцену. Бадых Садыров крикнул:

— Просим товарища Алиева сюда! — и первый стал хлопать, а оркестр играл туш.

И девушка, что танцевала «Тас-ин-чорс», тоже хлопала.

Соседки на Крайнекривой восторгались наградой Рамазана: ему дали почетный орден.

— Верно, за то, что он тогда остановил поезд на посту номер три, — сказала одна соседка, слышавшая от сестер Алиевых о происшествии на посту номер три.

— Не остановил, а направил состав по свободному пути,— сказала Асмет. — И вовсе не за то!

— За что же, Асмет?

— За хорошую работу: что всегда исправный, сердце отдает делу. Вот пойди посмотри на его стрелки, если тебя туда пустят, потому что просто так на станцию пускать не велено.

— Дедушка Калинин из Москвы телеграмму прислал,— рассказывала Асмет. — Поздравлял нашего Рамазана. Когда концерт кончился, мы хотели пойти пешком домой, но нас не пускали идти пешком. Бадыров сам дверцу в машине открыл, меня усадил, Рамазана усадил. И мы не поехали домой, а по городу поехали — так посоветовал Бадыров. «Посмотрим,— сказал он, — наш Баку: он ночью так и горит весь огнями». Я захотела в Биби-Эйбат, и Бадыров согласился, что ночью там на горке красота! Видно, как в море светятся новые промысла. На Балаханской улице Рамазан показал мне, что тут живет Гудрат; надо его опять позвать на плов. Я засмеялась: «Сейчас? У него штора на замке». Рамазан тоже смеется: «Завтра, говорит, обязательно позову на плов. И ты, моя сестра Асмет, должна особенный плов приготовить». Я обиделась: разве раньше, когда Гудрат у нас ел плов, я плохо готовила?..

Плов сестры готовили вместе, а Миранса пробовала, хорош или не хорош. Рамазан пригласил на этот плов много нового народу — сцепщиков, составителей, стрелочников. Пришел и Иван Тй-хо-но-вич. Всего тридцать два человека. Асмет, Наргиз и Гюльназ надели новые платья. Они просили гостей не обижать хозяина дома и отведать то соленого, то сладкогр.

— Асмет! Наргиз! Гюльназ! — кричала с постели Миранса.— Не забывайте дорогих гостей!

— Мы очень довольны, — успокаивали ее гости.

И успокоенная Миранса приговаривала, вздыхая:

— Ешьте, дорогие гости! Обрадуйте слепую женщину, добрые советчики моего сына! Я такая старая — мне скоро будет девяносто лет. И мой старик тоже очень состарился — ему скоро будет восемьдесят; мы с ним сравняли свои годы.

А прежде женщины меня упрекали, зачем пошла за молодого: «У вас не может быть с ним долго жизни». Пускай, кто осуждал, проживет такую долгую жизнь! Мой старик даже не кашляет, только вот я не могу не вздыхать — совсем мало осталось внутри воздуха. Ешьте, дорогие гости, добрые советчики моего сына!..

САФУРЛ — СТОРОЖ ХРАМА ОГНЕПОКЛОННИКОВ

1

озвращаясь из Сураханов в Баку, я вспомнил, что здесь, на промысле, находится храм огнепоклонников. Мне захотелось его осмотреть, и я спросил у прохожих дорогу.

Железнодорожник армянин насмешливо улыбнулся и ответил:

— О, далеко! Десять километров надо пройти.

Другой прохожий — русский и, судя по инструменту, слесарь— спросил:

— Вам какой храм? Их тут два.

Когда же третий прохожий сказал мне, что храм куда-то перенесли, я понял, что бывшая святыня индусов-огнепоклон-ников здесь совсем не популярна. Зная по путеводителю, что храм где-то неподалеку от станции, я стал бродить среди насосов, баков и вышек. Правильная была мысль! Я сделал всего сто шагов — и внезапно из-за железной шапки нефтяного бака показался серый купол, затем я различил башенку и стены с зубцами. Через минуту я стоял у храма, низкого и незначительного сооружения, удивившего меня полным отсутствием парадности и пышности Востока.