Три повести
Шрифт:
Здесь и чувство вины, за то, что обидела подругу, пусть и бывшую, но она ведь об этом ещё не знает, и досада на себя, вечно я говорю, а потом думаю, и раздражение на Светку – зачем она так сильно изменилась! Всё ведь отлично было у нас. Никаких секретов, никаких недомолвок, дня не могли друг без друга прожить. Что бы у меня ни случилось, плохое ли, хорошее, первым делом я должна была поделиться со Светкой. А если сделать это немедленно не получалось, то я находилась в предвкушении, как расскажу ей об этом. И что она скажет, и как отреагирует, и как здорово будет потом всё это обсудить.
Мы с первого класса за одной партой, сколько нас не пересаживали, всё равно мы оказывались вместе. Теперь нет. Поссорились из-за какой-то ерунды, сейчас уже даже не помню из-за чего точно, и я пересела
А Светка теперь даже другой дорогой ходит. Из-за Маринки. Потому что той так удобнее. Светик и меня звала, давай, мол по Октябрьской теперь, чего мы всё по старинке, по задворкам. А я принципиально отказалась. И даже не потому, что по той улице дольше, это мне как раз безразлично, а просто это как-то… нечестно. Мы шесть лет с ней ходили нашей дорогой, а стоило появиться этой новенькой Ливановской, и здрасьте-приехали. Но дело, конечно, не в ней. Не в этой Марине. Дело в Светке. И в том, что она не просто сама изменилась, а изменила нашей дружбе. А мне почему-то всегда казалось, что мы будем подругами всегда.
И, кстати, больше всего меня цепляло то, что Светка, по-моему, даже не заметила, как мы отдалились друг от друга. А может, она даже рада избавиться от такой непродвинутой подруги, как я. Может, ей вообще стрёмно теперь со мной дружить. И она продолжает делать вид, что мы всё ещё дружим просто потому, что не находит подходящего повода, чтобы окончательно рассориться. Ну или по привычке.
Обо всём этом я вспоминаю, когда смотрю вслед бывшей лучшей подружке. Ещё я успеваю подумать, что как же везёт тем, кого не коснулись уродства переходного возраста. Например, таким, как моя сестра Дашка, как вот бывшая Светка, нынешняя Лана или та же Маринка Ливановская, хотя нет, у неё веснушки такие крупные и даже на лбу. Но я бы всё равно охотно с ней поменялась. Потому что если ты харизматичный и обаятельный, тебе даже веснушки к лицу. И такие люди просто не представляют, как же им повезло в жизни. Никаких прыщей, никаких непомерно длинных рук и ног, которые не знаешь куда деть или ходишь и загребаешь землю. Никакой жирной кожи, о ужас, одно это просто кошмар всей моей жизни! А лишний вес, а этот отвратительный, толстый нос, а дурацкие навыкате глаза, а круглые, лоснящиеся щёки?!!
О, я могла бы ещё долго перечислять, но думаю всё и так понятно, особенно если я добавлю одну совсем не маленькую, но существенную деталь: уже сейчас у меня тридцать девятый размер ноги. Ну о чём ещё тут можно говорить? Только, по выражению тёти Раи – обнять и плакать…
После того, как Светик так эффектно ушла, Олег долго смотрит на часы, затем тревожно оглядывается по сторонам, словно хочет убедиться, что никто за ним не следит, и бросив своё «Мне пора», ни на кого не глядя и опустив голову, как он это всегда делает, медленно уходит.
Моё настроение снова меняется, что находится в полном соответствии с известным фактом о лабильности подростковой психики.
И сейчас у меня умиротворённо-созерцательное состояние души с налётом лёгкой такой грусти. Я просто принимаю всё и всех, как есть. А значит, и себя в том числе. Будучи в таком настрое, мне не хочется злословить по поводу Светкиных закидонов и шутить на счёт прячущейся в кустах матери Олега, флюиды которой улавливает его внутренний, сыновний радар на любом расстоянии. А я это непременно сделала бы ещё полчаса назад. Но не теперь, нет… В данный момент я бы охотно согласилась разместить своё фото с подписью под мотивирующим высказыванием типа «Позволь себе
быть собой, а другому быть другим». Или что-то в этом роде. А ещё, мои размышления по поводу собственной внешности и не только, в самом концентрированном виде выглядят так: «Ну, что я могу с этим сделать?»И действительно, хорошо конечно хотя бы попробовать разок, каково это быть общепризнанной красоткой, но если это явно не твой случай, тогда как быть? Всю жизнь страдать теперь? Вот уж нет.
Тем более что при всём при этом во мне есть может и один, зато неоспоримый плюс. Я абсолютно реально себя оцениваю. И в этом отношении, меня очень сложно задеть. Не то, чтобы, конечно, я позволю это делать, но откровением, разрушающем все надежды и чаяния подобное точно для меня не станет.
Вот я, например, знаю, что никому из мальчиков не нравлюсь. И все это знают тоже. Ну и что?! Это ведь не делает меня человеком второго сорта, верно? Просто большинству нравятся стереотипы, а я выбиваюсь из общепризнанного представления о женской красоте. Но, во-первых, кто сказал, что общепринятое равняется единственно правильное, во-вторых, каноны, как известно вообще-то меняются, а в-третьих… Ну а в-третьих, это же ужасно, если все вдруг начнут походить друг на друга?! Разве нет? По меньшей мере, это, как минимум, скучно.
Жаль, что так я размышляю только, когда у меня вот такое вот меланхолично-позитивное настроение. А оно не так уж часто меня посещает. В основном, то, о чём я сейчас говорю либо жутко обидно, либо раздражает до чёртиков. Мало, кто задумывается о том, какой это отстой, когда ты можешь вот так вот запросто взять и пересесть к мальчику. Ну вот как я к Денису Кореневу. Потому что все сразу думают, что это что-нибудь да значит. А про таких, как я – не подумают. Всем и так ясно – ни черта это не значит. Просто со Светкой поцапались, вот она и пересела куда попало. И даже сам Коренев никаких чувств не высказал по этому поводу, а просто спросил недовольно: «Ты чё тут забыла, Дарецкая?» И хоть мне совсем не хотелось пускаться в объяснения, я ответила, что типа посижу тут, пока Алексеев не выйдет. До этого с Денисом Ваня Алексеев сидел, но на зимних каникулах он сломал ногу на катке, и она у него как-то неправильно срослась, и её снова ломали и снова делали, так что он до сих пор в гипсе и учителя к нему ходят домой, чтобы он типа не отстал от программы.
Вот, а Коренев хоть особенно и не протестовал, но скривился и протянул с кислой миной: «А чё сюда сразу, я чё рыжий что ли?» И захихикал, как умственно отсталый. Уверена, если бы к нему присела Светка, ну или та же Ливановская, он не вёл бы себя, как полный придурок, а уже бы порозовел от гордости и растекался бы малиновым сиропом.
Я, конечно, поинтересовалась у этого интеллектуала, не болит у него от постоянного чёканья язык, но сама подумала, что если большинство моих ровесников похожи на этого Коренева, то может в том, что у меня не стоит очередь из них, и нет ничего страшного.
Хотя иногда и зло такое берёт; и ничего ведь не сделаешь тут, даже предъяву некому кинуть, кто виноват в том, что я такая, какая есть. Я и сама всё это знаю, да только от понимания ни разу не легче.
Нет, всё-таки больше всего я устаю от себя. Жаль, что нет такой функции в человеке «выключить голову», она была бы у меня очень востребована. Ох, как же я надоела самой себе!
Обо всём этом я успела подумать, едва только ушли Светка с Олегом и мы с Юркой молчали, размышляя каждый о своём.
– Я почти уверена, что окончу жизнь в одиночестве… – неожиданно вырвалось у меня.
Мне кажется, я и сама не ожидала, что скажу это вслух. Юрка вздохнул и посмотрел куда-то в сторону.
– Знаешь, а я, скорее всего, уеду скоро в Израиль…
Он произнёс это так медленно, прерывисто и тяжело, будто говорить его заставляли ударами в спину.
Я смотрела на него молча, пытаясь как-то переварить услышанное.
– Ничего себе заявочка… – ко мне, наконец, вернулся дар речи, – И что это значит? Нет, я просто для себя хочу понять, в какой момент нашей беседы ты решил, что пора уже сообщить о своём намерении? Тебя тоже к папочке вдруг потянуло со страшной силой или что-то в моих словах про одиночество натолкнуло тебя на эту мысль?