Три повести

«У него был такой трагически-прекрасный образ!» – говорила бабушка Аня, так как имела некоторую слабость к высокому слогу и слегка даже закатывала при этом глаза. Одним словом, неизвестно, как реагировала Тамара на эти телеграммы, как собственно и то, получала ли она их вообще, но дедушку Федю в скором времени это уже не слишком волновало.

Совсем по-другому складывалась совместная история у бабушки Вали и дедушки Мити. Если у бабы Ани и деда Феди, в семье бессменно царила диктатура, с последующим обожанием, то у бабы Вали и деда Мити – имело место хроническое противостояние. Причём с самого начала.

В своё время, дед её долго добивался, бабушка со смехом рассказывала, что целых пять раз сватался, а дед Митя, если слышал это, то немедленно поправлял: всего три. Бабушка была из обеспеченной и интеллигентной семьи, её отец был потомственным хирургом, она и её сестра получили хорошее образование, в том числе и музыкальное. А дед Митя жил с родителями и многочисленными братьями и сёстрами на хуторе, в школу ходил пешком за четыре километра, да и то, только до седьмого класса, а потом поступил в ремесленное училище.

– Митя, дед твой – бродяга, лапоть, – смеясь, говорила мне бабушка Валя шёпотом и смотрела на мужа таким тёплым, таким солнечным взглядом, что хотелось зажмуриться вместо неё, – восьмой ребёнок в семье, ты только вообрази…

Однажды «бродяга» девятнадцати лет от роду увидел смеющуюся девушку, выходящую с подругой из кинематографа. И пошёл за ней, даже не отдавая себе отчёта в том, что делает. Он в тот же день понял, что если и женится когда-то, то только на Валентине.

Дед сам мне об этом рассказывал, просто и буднично, как и всё о чём он говорил, словно речь шла о чём-то само собой разумеющемся. Вот тогда-то и началась эта эпопея со сватовством. Наконец бабушка Валя сдалась. «Измором взял», – шутила она. И добавляла, что нипочём бы не вышла за него, если бы не его упрямство, в котором чувствовался характер, и не перспектива каждый вечер видеть у своего дома печальные, страждущие глаза бедного Мити, как называла его мама бабушки Вали, то есть моя прабабушка. Кстати, глаза были действительно выдающиеся: большие, выразительные с загнутыми кверху густыми ресницами. Наверное, этот немаловажный факт тоже сыграл свою роль. Хотя, как говорила бабушка, у неё были кавалеры, куда перспективнее «бедного Мити». Например, за ней ухаживал и бравый младший лейтенант, и даже парторг одного проектного учреждения, очень серьёзный молодой человек среднего возраста.

Я вообще заметила, что почти у каждой замужней женщины имеется в запасе хотя бы одна, а чаще две-три романтических и в меру пикантных истории, о том, что за ней ухаживали с самыми далекоидущими намерениями некие, как минимум – подающие большие надежды лица, и как максимум выдающиеся. Но, разумеется, какой-нибудь снедаемый любовью и буйством темперамента молодец, вроде моего будущего дедушки, а тогда просто Мити, путём своих хитроумных козней, грубой физической силы или при помощи угрозы её применения, всех их, конечно же, разогнал.

Когда они всё-таки поженились, мало что изменилось. Они всё время спорили, как будто продолжали друг другу что-то доказывать. Если дед соглашался, можно было не сомневаться, что баба Валя окажется против. Если ей что-то нравилось, дед немедленно начинал это высмеивать или категорически отвергать. Если он говорил – чёрное, то баба доказывала, нет, белое. Было такое ощущение, что всю жизнь они соревнуются в каком-то противоборстве, кто кого переупрямит. Мои брат с сестрой нехило так использовали в своё время эту особенность их взаимоотношений в своих целях.

Когда бабушка попала в больницу, она уже, оказывается полгода, как знала о своём диагнозе. И никому не говорила. Когда мама спросила, почему она молчала, та пожала плечами, а зачем? мол, успеете ещё расстроиться. Только дедушке сказала без всякой насмешки, грустно так:

– Как же ты будешь без меня, Митя?

И он заплакал. Это было первый и последний раз, когда я видела своего деда плачущим. А потом он посадил на даче её любимые хризантемы и маргаритки, хотя всю жизнь подсмеивался над её любовью к цветам, злился и говорил, что они только место занимают.

И когда я, восхитилась осенью этим нарядным, коричнево-оранжево-жёлтым ковром, он улыбнулся и сказал, что всю жизнь прожил рядом с Прекрасным. И я точно знаю, что имел он в виду вовсе не цветы.

Так вот я думаю, что любовь всё-таки есть. Обязательно, а иначе какой во всём этом смысл? Просто выражается она по-разному, иногда не сразу даже и поймёшь, что вот и это тоже любовь, да ещё и самая настоящая.

Или взять мою тётю. Основная её привязанность, по крайней мере, внешняя – это её муж и собака Гита. А весь остальной жар своего сердца, примерно в равной пропорции выплёскивается на остальных членов семьи. И остаток этот довольно внушительный, хватает на всех. Но больше всего достаётся, причём в прямом и переносном смысле, конечно мне. И я даже знаю в чём тут дело. Это происходит не только потому, что я в нашей семье самая младшая. Просто помимо того, что тётя Рая моя родная тётя, она ещё и моя крёстная, и вероятно на этом основании, она, что называется, взяла меня под своё крыло. Не знаю, можете ли вы представить это весьма сомнительное удовольствие, когда человек должен нести груз возложенных на него ожиданий не только своими родителями, но и другими членами семьи.

Мама по страшному секрету (хотя об этом знают все в нашей семье, а значит никакой это не секрет) рассказала мне однажды, что, когда я родилась, тётя Рая просила отдать меня им с дядей Петей на воспитание, мол, у вас уже есть дети, а захотите ещё родите себе, вы ведь молодые, но мама, как она говорит, с негодованием отвергла это предложение. Что же касается папы, то мама ничего об этом не рассказывала, но мне почему то представляется, что он и в этой ситуации оставался верен себе и даже отпустил шуточку, типа, была дочка, стала племянница, делов-то, подумаешь…

Но, честно говоря, когда я об этом узнала, то вовсе не была шокирована и как ни старалась, не могла полностью разделить мамино возмущение. Чисто объективно, это было вполне логично. Им с дядей Петей уже в ту пору было около сорока, чего, спрашивается, ждать? Ну и немаловажный факт, не просто какой-то неизвестный младенец, а свой, проверенный, родная кровь опять же. Иногда я представляла себе, как это было бы. Ну, я имею в виду, если бы меня родители всё-таки отдали. Тётя Рая с дядей Петей и бабушкой Аней живут в большом, частном доме. Тётя с дядей в одной половине, а бабушка в другой. Это родительский дом папы и тёти, который нравится мне своей чистотой, немного старомодным уютом и покоем. Там хорошо пахнет влажным деревом и какой-то пряной травой, помню этот аромат с детства. Даже сейчас, едва заговорила о нём, первым делом вспоминается этот запах, а потом уже всё остальное. Мне кажется, я даже знаю, в какой бы я комнате жила. В той небольшой и очень светлой, похожей на веранду из-за большого окна с низким и широким подоконником-лежанкой. Сейчас там гардеробная и гладильня из-за того, что комнат в доме слегка больше, чем людей. Ещё мне очень нравится, что она самая дальняя, хотя это никогда не являлось препятствием для настроенных на активное общение и коллективную деятельность членов нашей семьи. Я размечталась, как слушаю музыку, рисую, смотрю из огромного окна на маленький фруктовый сад и ухоженный цветник поодаль, который радует глаз, благодаря неутомимой заботе бабушки Ани. Я с довольной улыбкой представляю, как трое взрослых людей носятся со мной, как с писаной торбой, не зная, как мне угодить… Приятно, что ни говори… Только бы это не было чересчур навязчиво, – закрадывается мне в голову беспокойная мысль, а то изголодавшиеся по детской непосредственности и милой улыбке ребёнка, они чего доброго и шагу мне ступить не дадут без очередной порции наставлений и сопутствующих инструкций. Я же говорила, время от времени, меня заносит. Вот и сейчас, я уже вовсю рассуждала таким образом, будто моё великовозрастное удочерение и переезд, дело абсолютно решённое.

Ничего, – всё ещё продолжала я в том же духе, – думаю, с ними я сумею договориться о соблюдении личных границ. Зато в остальном – красота! Никаких тебе ехидных замечаний от сестры по поводу моего прикида, никаких поднятых вверх в недоумении от моей непроходимой глупости Пашкиных бровей, никаких шуточек от папы, сглаживающих, по его мнению, острые углы, а как по мне, так по большей части их обнажающих. Да и мама, говорливая, беспокойная, постоянно за всё переживающая, наконец-то отдохнёт, – мстительно думаю я, глядя сейчас на её шевелящийся рот.

– Александра! – громко, даже с каким-то возмущением говорит вдруг мама, и я вздрагиваю, – Ты где опять витаешь!? С кем я разговариваю?! Вот и Лиля Муратовна говорит то же самое… Я спрашиваю тебя в который раз, что ты с тройками своими собираешься делать?

Я начинаю что-то бубнить по поводу того, что ещё куча времени, и впереди ещё ВПР-ы, а итоговая оценка, в основном, выводится по ним. Ну и всякое такое, о чём знает каждый, чьи родители возвращались со школьных собраний не вполне, скажем так, удовлетворённые. Мама ещё что-то говорит, как всегда, в основном то, что положено говорить в таких случаях родителям, чтобы семья считалась благополучной и что с той же скоростью пролетает мимо, не задерживаясь и ни в малейшей степени не касаясь ни одного из органов чувств, и уж тем более сознания. Больше всего сейчас я хочу незаметно слиться и исчезнуть в своей комнате. А ещё мне бы хотелось выйти на улицу, хотя бы на час, чтобы встретиться с ребятами. Как назло, во время своей оправдательной речи, чтобы уйти от всевидящего маминого ока, я ляпнула, что мне нужно готовить реферат по физике. И кто меня тянул за язык? Хотя мама в запале своей речи может об этом и не вспомнить. Такое уже было много раз. Сейчас она пойдёт готовить ужин, а там объявятся папа и прочие члены семьи (лучше лишний раз не называть их имена от греха подальше) и мама переключится уже на что-то другое. Благо наш дом недостатка в этом не испытывает никогда.