Три сердца

Рокиньский переждал бурю веселья. Он не смутился, но был уязвлен.

— Мне кажется, вы слишком много выпили, — сказал он осуждающе. — Извините, что не смогу дольше задержаться в вашей компании.

Он холодно попрощался и демонстративно вышел.

— Я точно знаю причину выдумки Доденхоффа, — откликнулся Залуцкий. — Весь секрет заключается в том, что гостевые комнаты у Рокиньского дьявольски холодные, и Доденхофф просто хотел перебраться вниз.

— Жаль, что ушел, — вздохнул Тукалло. — Развитие этих необычайных событий могло быть следующим. Дух, захваченный врасплох внезапным освещением, бросается на выключатель, и лампочка гаснет, на что Доденхофф вновь концентрирует волю, зажигая свет, дух же опять гасит, и так несколько раз! Видя, что ему ничего не добиться, привидение, наконец, исчезает с ужасным стоном, а Доденхофф усилием воли победоносно сам гасит свет.

Завязалась короткая дискуссия о спиритизме. У Рокиньского не было оснований подозревать их в чрезмерном количестве выпитого, скорее наоборот: мысли разъяснились, определения приобрели точность и правильность. Затем разговор зашел о Конан Дойле, его интересе к детективному жанру. Кучиминьский высказался в том духе, что Конан Дойл широко известен, а критики громили его за создание образа Шерлока Холмса, хотя прежде всего он был автором хороших и глубоких исторических романов.

— Ох, уж это пристрастие раскладывать все по полочкам, — говорил он, — потребность навешивать самые примитивные ярлыки. Выходит, один герой в романе может уничтожить автора, создает и закрепляет о нем самые ошибочные суждения. Спросите любого юнца об Уэллсе и в ответ услышите: «Уэллс? Это «Человек-невидимка». Вот результат деятельности Монека и его сотоварищей.

— Или доказательство, что популярность получают те произведения, образы которых автор наделил большей убедительностью, — высказался Мушкат.

— Разумеется, — согласился Стронковский, — самым жизненным будет тот герой, которого автор отождествляет с собой.

Приводились примеры. Разговор раз за разом прерывался, чтобы потом снова возобновиться. После одиннадцати пришел Ирвинг. В первом зале он встретил директора Долмача и спросил его:

— Я вчера не одалживал у вас деньги?

— Вы, вчера?.. Нет, ваша милость, но если нужно, я сейчас распоряжусь…

— Нет-нет. Я просто запамятовал и хотел уточнить. Спасибо.

Ситуация показалась Ирвингу странной и непонятной. Почему Гого соврал, почему сказал пани Кейт, что одолжил у него деньги? Ирвинг не мог себе это объяснить. Он сел за стол, и когда разговор в очередной раз оживился и стал громче, тихо спросил Залуцкого:

— Послушай, Али-Баба, я вчера никому не одалживал несколько сотен злотых?

— Нет, никому, а в чем дело? — удивился Залуцкий.

— Да так, мелочь, не имеет значения. А кто-нибудь обращался ко мне?

— Нет, но что случилось?

— Просто не помню.

— Вообще, что-то происходит и с моей памятью. Это, вероятно, водка, — предположил Залуцкий. — Несколько недель назад на каком-то банкете я пригласил в деревню на охоту двоих молодых Веберов и совершенно забыл об этом. Они, конечно, приехали, не застали меня и можешь себе представить их удивление. Или еще. Вот вчера я потерял портсигар. Неважно, что это была ценная вещь, главное, я привык к нему, к тому же это память о моей первой любви.

Ирвинг взглянул на него, но ничего не сказал. Ему в голову пришла нелепая мысль: не связана ли потеря портсигара Али-Бабой каким-то образом с враньем Гого? Как же в первую минуту он ругал себя за это некрасивое и неправдоподобное предположение, но потом вспомнил, что когда-то в «Мулен Руж» Гого ночью заложил гардеробщику, который нелегально занимался такими операциями, свой перстень с бриллиантом.

Мысль была столь навязчива, что он решил тотчас же проверить ее. Придумав какой-то предлог, он вышел и отправился в «Мулен Руж». Кабаре только открыли, и там было еще пусто. В гардеробе висело лишь несколько пальто. Гардеробщик встретил его беззаботной улыбкой на толстощеком лице. Отставив миску с бигосом, он вытер рот тыльной стороной ладони и сказал:

— О, пан барон, вы сегодня к нам рано.

— У меня есть к вам дело, — ответил Ирвинг.

— Ко мне? Я к вашим услугам.

Ирвинг колебался.

— Это весьма конфиденциально.

— Вы можете положиться на меня, — убедительно заявил гардеробщик. — Как камень в воду.

— Меня интересует, не оставлял ли вчера кто-нибудь у вас… золотой портсигар?

Глаза гардеробщика подозрительно сузились.

— Нет, пан барон. Откуда, у меня же не ломбард.

Ирвинг с облегчением вздохнул и уже свободно сказал:

— Жаль, один из моих приятелей, подвыпив, оставил где-то свой портсигар, а где именно — вспомнить не может. Он попросил меня выкупить, и мне подумалось, что он, возможно, у вас.

— Извините, пан барон. Если так, если пан Зудра посвятил вас в эту тайну, то меня данное слово уже не обязывает хранить тайну. Действительно, пану Зудре вчера требовались деньги, и он продал мне свой портсигар.

Ирвинг онемел. Ему стало так гадко на душе, что он стыдился посмотреть гардеробщику в глаза. Кое-как собравшись с мыслями, он сказал:

— Не имеет значения, оставил или продал. Во всяком случае, он был пьян и сейчас хочет вернуть его. Вы должны мне отдать, вы обязаны.

— Но, пан барон, я же ничего плохого не сделал. Каждому можно покупать, или это грех? Я согласен вернуть, но не могу потерять деньги, заплатив восемьсот злотых, пан барон.

— Я дам вам тысячу.

Гардеробщик расплылся в улыбке.

— Я бы остался в убытке, пан барон.

— Так сколько вы хотите?

— Это дорогая вещь. Я был сегодня у ювелира. Портсигар стоит как минимум полторы тысячи.

— Но вы же заплатили восемьсот.

— Я не разбираюсь в этом и рисковал. Если бы оказалось, что он стоит меньше, я бы не посмел сказать пану Зудре о возвращении разницы.

— Я дам вам тысячу сто.

Гардеробщик низко раскланялся.

— Если вы решите дать мне тысячу двести злотых, тогда я не буду обижен.

— Хорошо, — сжал губы Ирвинг, — принесите его.

— Сию минуту, ваша милость.

Открыв каморку при гардеробе, он исчез. Спустя несколько минут вернулся с портсигаром, который принадлежал Залуцкому. Отсчитав двенадцать банкнот по сто злотых, Ирвинг сказал:

— Разумеется, об этом никто не должен знать.

— Да-да, пан барон. Спасибо, ваша милость. Мое почтение, ваша милость.

Ирвинг откланялся и вышел. Оказавшись в машине, он еще долго не мог тронуться с места, думая, как следует поступить в создавшейся ситуации. Проще всего и справедливее было бы пойти к Гого, сказать ему все в глаза и пожелать, чтобы не осмеливался больше появляться «Под лютней», ведь он просто украл вещь. Остальным можно было бы не говорить о случившемся, а дать лишь понять, что с Гого нужно прекратить всякие отношения и вообще знакомство.