Три сердца
Шрифт:
Он встряхнулся и залпом выпил рюмку.
— Нельзя художнику касаться этого топкого мещанства, — говорил он хмуро. — Достаточно дотронуться, и втянет человека, поглотит, и нет никакой надежды на спасение. Нет, не только обстоятельства, еще и чувства… Много лет назад, когда я женился, покойный Вильгельм Рудский, который удостаивал меня, сопляка, дружбой и поддержкой, говорил: «Избегай интеллектуалок! Нет ничего страшнее для художника, чем женщина, вмешивающаяся в его творчество. Ее влияние всегда будет фатальным. Ищи гусыню, ищи домашнюю курицу, которая оставит
Он иронично рассмеялся.
— Мудрый Рудский не принимал во внимание одной вещи: у отца семейства не может быть крыльев.
— Вильгельм Рудский! — надул губы Тукалло. — Кто такой Вильгельм Рудский? Это была бочка истин, лавка с предметами религиозного культа, розничная продажа катехизисов на все случаи жизни, египетский сонник, справочник правил хорошего тона для тех, кто стесняется просить, поучительный рупор, а вообще скунс.
— Норвид писал и рисовал в самых невыносимых материальных условиях, — заметил Стронковский.
— Но не в моральных, не в моральных, — подхватил Лада.
— Разумеется, — решительно поддержал Мушкат, — как же можно не принимать во внимание таких обстоятельств.
— О, Боже, сейчас еще этот с Норвидом, он перепилит нас, — вздохнул Тукалло.
Настроение компании испортилось окончательно. Горькие признания Лады лишили всех чувства юмора. Все сидели с кислыми физиономиями.
Наконец у Залуцкого появилась идея.
— Ну, Ясю, — обратился он к Стронковскому, — ты собирался почитать нам свои новые стихи.
— Да-да! — оживился тот. — Если только хотите…
Вопросительным взглядом он провел по лицам приятелей. Все согласились, только Хохля сказал:
— Замечательный способ провести время. Сначала ты прочитаешь свои стихи, потом Монек несколько своих рецензий, после Еремей и пан Лада-Черский непременно свои повести, и, таким образом, мило и с пользой мы проведем время.
— Успокойся, пусть читает, — откликнулся Дрозд.
Лада тихонько и деликатно посмеивался, а Стронковский пожимал плечами.
— Я вовсе не навязываюсь.
— Читай, читай, — ласково согласился Хохля.
Стронковский достал рукопись и начал читать. Все сдвинулись, наклонив головы, и замерли. У него был тихий мелодичный голос дивного тембра. Стихи, и правда, звучали прекрасно. Уже первая строфа тронула слушающих неожиданной пластикой образа и оригинальностью сочетаний. Девушка, плескающаяся в озере на восходе солнца, купающаяся в голубизне воды и пурпуре зари, ясная, просветленная, чистая и неземная, и молодой влюбленный рыбак, засмотревшийся, наслаждающийся недостижимостью своих желаний…
Не содержание привело в восторг всю компанию. Его трудно было уловить. Стихи едва касались контуров действительности, они были сотканы из розового тумана, сгущающегося местами в какие-то полуреальные очертания, музыки, теплых течений, перерастающих в жар, спокойных звуков, взрывающихся ураганом нежных слов.
Все сосредоточенно, как завороженные, слушали, покоренные
красотой. Тукалло высунул нижнюю губу, Залуцкий застыл с усмешкой, в глазах Кучиминьского стояли слезы. Закончив читать, Стронковский дрожащими руками складывал листочки со стихами.— Гениально, — тихо произнес Дрозд.
— Вот это талант, — прошептал Лада.
— До сих пор ты не написал более достойного, — убежденно сказал Мушкат. — Поздравляю тебя, Янэк.
Стронковский постепенно приходил в себя. Его юношеское лицо светилось искренней радостью.
— Что, правда, так хорошо? Скажите, правда? — спрашивал он.
— Стихи прекрасны, — заверил Мушкат. — Дай мне их сейчас, они пойдут в воскресный номер.
Он протянул руку, но Стронковский покачал головой.
— Нет, я не буду их печатать.
— Ты что, сошел с ума? Почему? — воскликнул Хохля.
Стронковский прикрыл глаза.
— Возможно, когда-нибудь. Я писал их не для издания, а…
— В альбом для стихов? — спросил Лада.
— Что-то в этом роде.
— Ты страшно заинтриговал нас! — с притворным интересом сказал Тукалло. — Мы все теряемся в догадках. Эй, братия, кто может отгадать, кому этот молодой гений коленопреклоненно представит творение своей души?
Стронковский покраснел.
— Прекрати, Север.
— Прочти ей это по телефону, — рассмеялся Хохля. — Если она уже спит, то Гого повторит ей завтра во время завтрака.
— Ты свинья, — скривился Стронковский.
— А ты тот рыбак из стихов. Кейт купается, а Ясь с удочкой в руке подглядывает. Ха… ха… Только вот ты никогда не видел ее в озере, разве что в ванне и то через замочную скважину.
— Уймите этого жирного зверя, иначе я убью его, — огрызнулся Стронковский.
— Вы знаете, что такое удочка? — спросил Тукалло.
— Ну? — заинтересовался Али-Баба.
— Удочка — это на одном конце червячок, а на другом дурачок. Но я все-таки считаю, что эти стихи следует об мыть чем-нибудь более благородным. Как думаешь. Али-Баба?
— Разумеется, — с обычной готовностью согласился Залуцкий. — Может, коньяк?
— Не для Стронковского, — сказал Хохля. — Принимая во внимание его возраст и адресат воздыханий, я бы предложил « Liebfraumilch » [12] .
12
Марка рейнского вина.
— Очень смешно, — возмутился Стронковский.
Лада, развеселившись, спросил:
— Так и мне бы хотелось узнать, кто же адресатка, но вижу, что это коллективная тайна.
— Вы можете спросить даже местного портье или продавца газет на углу, — убеждал его Хохля, — и каждый вам скажет, за кем хочет приударить этот младенец.
— Ну что за выражение! — поморщился эстет Мушкат.
— Речь идет о пани Кейт, — объяснил Залуцкий.
— А, это о той очаровательной блондинке? Так ведь она жена пана Зудры?