Три стороны моря
Шрифт:
«Я обязан быть счастлив», — напомнил он себе и взглянул на видение холодно-отстраненно.
Да, ее как будто и не могло быть, но она существовала. Она не испортила бы собой сонм бессмертных. Ему хотелось произнести шепотом: «украсила бы», но он сдержался. Эта тоска в изгибе шеи была спрятана задолго до ее рождения, и не исключено, что специально для него. Будь осторожен! В ней отразилось движение времени, пойманное за хвост и подаренное… Кому?
Местоположение: осажденный город.
Мойра слишком спешила, меняя образы, и цветные клубки-характеристики появились сразу на двух женщин, рядом.
Красный
Он перебрал все сведения о них, все мелочи, только об этих троих, он чувствовал, что бьется в какую-то стену.
Он не увидел, как к Елене Спартанской вошел Рамзес Второй Великий, иначе, возможно, непреодолимая гладь стены треснула бы. Но Рамзес принадлежал другим богам, его незачем было показывать Дионису.
Ему казалось, вот-вот он преодолеет… Счастье, легкость, вседозволенность высшего бытия вдруг соприкоснулись со страданием. Ему было плохо. Стена мешала.
Когда ребенок появляется в мир, он не способен даже самостоятельно передвигаться. Ему не рассказывают, почему он стал человеком.
Когда рождаешься из человека в нечто большее, тебе не объясняют, что ты уже жил. Тот факт, что ты не всегда был столь легок, что ты таскал свое тело по пескам, воровал в Египте, врал в пустыне, был предназначен тлению — этот факт для тебя как для пятилетнего ребенка соитие его родителей. Такая же травма, непонятная и ненужная. Ты все узнаешь со временем.
Ба-Кхенну-ф действительно умер. Оказавшись без памяти — как? почему? — но в обнимку с эйфорией в полном синайском одиночестве, он…
Ну, в общем, так и рождаются боги.
— Ты можешь внятно сказать: зачем?
Гермес не улыбался. Ему было не смешно. Гера допрашивала его со всем пристрастием, какое допустимо по отношению к такому же, как ты.
— Я выполнил то, что чуть ли не ежедневно выполняю для всех вас.
— Он несмышленое, но избыточно энергичное дитя. Ты это не мог не понимать. Это — аксиома. Так ты выражаешься, я не ошибаюсь?
— Так. Но это не аксиома. Аксиому я знаю только одну.
— Какую?
— Мы, олимпийцы, обязаны быть счастливы. Любой ценой.
Гера потрясла кулаками, но, в отличие от Зевса, у нее в руках не было молний.
— Он пока что чужой для нас, чужой. Он — египтянин.
— Он бессмертный.
— Он вспомнит, кем был раньше. За-чем? Повторяю. За-чем?!!!
Гермес протянул жезл. Гера удивленно посмотрела на золотой предмет. Со стороны Гермеса это было нечто!
Она взяла.
— Смотри… — он принялся загибать пальцы. — Нас, не олимпийцев, а лиц высшей категории — 665.
— Каких лиц?
— Я люблю точные формулировки. До сих пор, если считать по средневзвешенному, эпоха менялась раз в 99 оборотов солнца. Эпоха — смена стражи. Говоря образно, как вы любите. Говоря точнее — замена в мировом сонме кого-либо на кого-либо. Боги умирали и рождались раз в 99 лет.
— И что же? Как это относится к трем избранным Бакхуса?!
— Пока еще не избранным.
— Не цепляйся.
— Не могу, если мы спорим.
— Мы не спорим, а определяем истину.
— Как математик я спросил бы тебя: что есть истина?
Но дело не в том. Если законы мира не изменятся, а мы не поумнеем, то нетрудно подсчитать, что все нынешние бессмертные вымрут за 14 265 лет.— Что-о? Ты тоже жевал листья сомы?
— Нет, дорогая Джуна, я бы в крайнем случае их украл и продал. До сих пор в одну эпоху менялось в среднем 4 целых 62 сотых бога. Как поживает гробница Прометея, а, Джуна? Она же тут, в недрах Олимпа, чтобы бессмертный прах никуда не убежал. Но мы не знаем, сохранится ли такая скорость всегда, а я не могу проследить, как она менялась, я для этого излишне молод. Я думаю, чередование эпох становится быстрее. Но даже если нет, то все равно четырнадцать тысяч лет — и все.
— Это страшно, — призналась Гера.
— Ха, смертным не понять. Еще бы, страшно. Даже мне, Джуна, не понять: ценить бессмертие начинаешь, прожив пару тысяч, не правда ли?
— Но как это относится к Бакхусу?!
— Мы должны усиливать наш пантеон. Мы не соперники друг другу. Мы соперники тем, не родившимся, кто явится еще через пару тысяч.
— А вдруг он вспомнит?
— А вдруг он вспомнит, Джуна! Как ты думаешь, быстрое обретение памяти, пока ты еще силен, как океан, как вся земля в целом, пока твоя энергия может взорвать все пантеоны — это усилит нас?
— Это усилит его. Или сделает ненормальным.
— Он и так ненормальный. Я знаю лично 12 ненормальных. А вообще их больше. На самом деле, Джуна, то, что усилит его, усилит всех нас. Я знаю, ты самый стойкий консерватор на Олимпе. Но загляни немного вперед. Пантеон должен пойти в атаку. Иначе каждый следующий Дионис будет отбирать именно наши, такие родные, такие вечные жизни.
Гера опустила глаза, что делала крайне редко.
— Посмотри на Нику. Она вспомнила, и что? Где ее сила?
— Она вспомнила, как вспоминали все мы. Немножко поздно. А теперь отдай мой жезл.
Песнь пятнадцатая
Когда-то, еще до XIII в. до н. э., может быть, даже до того, как в стране Кемт появился реформатор Эхнатон, может быть, еще раньше, во всяком случае задолго до Миноса, Тезея, Геракла и прочих, на Олимпе уже собирались двенадцать, но была среди них некая Лета, и не было среди них Афины.
Когда-то, именно тогда, в те времена в Африке, на Крите, в Палестине, да везде, кроме, пожалуй, страны Кемт, везде властвовали повелительницы змей. Это было особым культом, очень приземленным, прилепившимся к земле, к песку, к траве, к прибрежным скалам. Почему-то женщины, опасные, как сама жизнь, отказавшиеся от мужчин, умели отдавать змеям приказы. Мужчины умели убивать таких женщин, не более.
Племена в Ливии, критские общины, древнее поселение Иерихон — вот была арена забытой, беспощадной войны мужчин с женщинами, презревшими продолжение рода.
Мужчины Крита проиграли войну, отдали первенство и власть жрицам-заклинательницам. Мужчины Палестины придумали сказку, в которой змея соблазняет деву, и та обрекает весь род человеческий на незавидную участь. Не слушайте дев со змеями, предупреждали мужчины из Палестины. Мужчины Ливии избрали иной способ: они уходили сами и уводили племя оттуда, где поселялась непобедимая для них дева-змея.