Три версты с гаком

— Видите впереди мостик? Переедем, а там за пово­ротом и Смехово.

Мостик оказалось не так-то просто переехать: перед ним глубокая яма и сразу вздыбленные бревна. Артем выходит из машины — мотор опять заглох — и начинает вправлять в гнезда настил. Пассажир помогает.

— А вы сильно похожи на дядю Андрея, — говорит он. — И обличьем, и по характеру тоже... Горячий мужик был, особенно смолоду...

«Москвич» с ходу вскарабкивается на мост. Звонко та­рахтят под колесами раскатанные бревна. В черную воду сыплются кора и щепки. За невысоким ельником наконец показались деревянные избы. Из крайней тянется в по­мрачневшее небо тоненькая струйка дыма. Женщина в ватнике достает воду из колодца. Белая, с длинными прядями по бокам коза с любопытством наблюдает за ней.

Не лучше было и в поселке. Заляпанная засохшими лепешками грязи свинья важно расположилась посереди­не дороги. Сколько Артем ни сигналил, свинья даже ухом не пошевелила. Пришлось вылезать из кабины и прого­нять ее. Смеховские куры отличались от всех других. Любая нормальная курица, издали завидев автомобиль, срывается с места и с всполошным криком норовит уго­дить под колесо. Местные же не проявляли такую прыть, не кудахтали: они спокойно продолжали кормиться и усту­пали дорогу автомобилю, лишь когда он подруливал вплотную.

Эта избитая, изрытая, размытая дождями, стертая до дыр колесами и выбитая до скелета копытами дорога не знала ремонта со дня своего рождения. И Артем чуть не рассмеялся, увидев полинявший дорожный знак: скорость не свыше тридцати километров! ГАИ могло быть спокой­но: даже самый отчаянный шофер здесь не нарушит пра­вила уличного движения.

Когда «Москвич» выбрался на песчаную возвышен­ность и впереди торжественно замаячила кирпично-гранитная водонапорная башня, пассажир сказал:

— Вы спрашивали, горел ли тут поблизости лес? Го­рел. Молодой ельник-то — мы проезжали — вырос на месте пожарища. Давно это было. До войны еще.

— Мне тогда четыре года было...

— Вот и ваш дом, напротив поселкового... Я тут сойду.

— Это хорошо, что напротив, — хмуро сказал Ар­тем. — Сейчас пойду к председателю и выложу ему все, что я думаю... Как его по батюшке?

— Носков Кирилл Евграфович.

— Гнать его нужно в три шеи...

— Давно пора... Да вот не прогоняют ведь, — сказал попутчик. — На третий срок переизбрали... Я думаю, это оттого, что у наших сельчан нет своих машин. Легкая ка­валерия имеется, как же без нее? Велосипеды, мотоциклы, а вот легковушек пока ни у кого не числится. А на двух колесах шпарят мужики и бабы вдоль путей, с ветерком. Дорожка накатана, хоть шаром катись...

Артем остановился возле деревянного с пристройкой наверху дома. На крыше лениво трепыхался красный флаг. На фасаде солидная вывеска в рамке.

Дом покойного Андрея Ивановича Абрамова был дрях­лый, покосившийся, с латаной-перелатаной крышей. И сно­ва Артем почувствовал волнение и щемящую тоску. Та­кое, наверное, бывает с человеком, когда он невзначай столкнется со своей судьбой: будь то богом данная тебе женщина, или запомнившаяся с далекого детства сосна на косогоре, или вот этот старый дом, в котором родились твоя мать и ты.

— А к председателю вам незачем идти, — сказал по­путчик. — Чего о дороге попусту говорить-то? Она сама за себя говорит... Весной и осенью автобусы к нам не хо­дят. Подсохнет малость — грейдер прочешет разок-дру­гой. А попробуй его допроситься! Вот так и живем до осени.

— Что-то уж больно вы заступаетесь за своего пред­седателя.

— Будешь заступаться, — ухмыльнулся попутчик, — коли я и есть сам председатель...

Глава третья

1

Дом был старый, очень старый. Казалось, зацепи его грузовик бортом — и развалится. Многое повидал дом на своем долгом веку, многое испытал. Как-то налетевший

из-за косогора бешеный ураган сорвал крышу. Во время войны небольшая фугаска угодила под самые окна. По­шатнулся и горестно охнул старый дом, разбрызгав на капустные грядки осколки стекол, будто слезы, но на но­гах удержался. В другой раз, когда над поселком завя­зался воздушный бой между нашими «ястребками» и «мессершмиттами», снаряд развалил на куски кирпичную трубу.

Шли годы, старый дом умирал. Облысела голова-кры­ша, ослепли глаза-окна, подгнили стропила-руки. На чер­даке поселились летучие мыши, в углах раскинули пыль­ные сети пауки. В огороде выросли чертополох и бурьян. Ослабевший от проклятой болезни Андрей Иванович уж ничего не мог поделать. Вместе с ним умирал и дом. Лишь яблони в саду да вишни каждую весну цвели весело и мо­лодо, как и прежде.

Дом, где человек родился, нельзя забыть. И как бы ни сложилась жизнь, куда бы ни забросила судьба человека, родной дом рано или поздно обязательно позовет. Вот почему во время летних отпусков сотни тысяч горожан едут в далекие глухие села и деревни, где родились их отцы и деды. Вернется человек в родные края и бродит по знакомым полям, лесам, радостный и немного ошале­лый от счастья. Властно зовет к себе земля, и человек днями ковыряется в огороде или из леса тащит молодые березы, сосны и сажает у своего дома. А то с топором или рубанком в руках с утра до вечера плотничает. Любая работа возле земли и дома испокон веков была и есть для русского человека неотъемлемой его частью, естественным состоянием.

2

Все здесь удивляло и радовало Артема: и эта построен­ная на заре железнодорожного транспорта водонапорная башня, и маленькая тихая станция с небольшим сквером, и желто-красные корабельные сосны сразу за двухэтаж­ной школой, и возвышающееся островом на дальнем бугре кладбище. Таких огромных деревьев, как там, он еще не видел.

На кладбище Артем наведался на следующий же день. Свежая могила деда с православным белым крестом была рядом с тремя другими, где похоронены прадеды и бабушка. На их могилах витые проржавевшие насквозь железные кресты. На кладбище сумрачно. Гигантские сос­ны, ели переплелись ветвями и надежно укрыли могилы от солнца. На возвышении — старая деревянная церковь. Она сложена из ядреных толстенных дубовых бревен. Ни­кто не помнит, когда ее поставили.

Церковь недействую­щая, но внутри все убрано, чисто, на стенах — лики свя­тых, библейские сюжеты.

Артем принес разведенную в банке коричневую краску и выкрасил крест. И тут же дал себе слово со временем поставить красивую ограду.

Бродя по проселкам, зеленым прибрежным лугам а роскошным сосновым лесам, Артем наконец разобрался в этом новом для него чувстве, неожиданно здесь возник­шем. Ему недоставало вот этого небольшого поселка, в ко­тором первый дом срубил его дед, этих лугов с вечерними туманами, лесов, этой заросшей камышом и высокой осо­кой речки Березайки, тихих, медленно угасающих заходов солнца. Полстраны объездил он с отцом-железнодорожни­ком. Был в настоящей сибирской тайге, видел медве­дя, ловил омуля в Амуре, взбирался на дикие Ураль­ские горы, и все-таки это было не свое родное. Там он чувствовал себя туристом, а здесь хозяином. Для отца Смехово не было родиной, а так — короткая оста­новка в жизни. Но ведь Артем здесь родился, здесь роди­лась его мать.

Большой альбом Артема почти весь заполнился на­бросками, эскизами. Неподалеку от кладбища, в низине, на отшибе, среди колхозных полей и сенокосных угодий, он обнаружил ветхую деревянную часовню, из-под кото­рой бил ключ. У местных жителей узнал, что эта часовня называется Святой Колодец. Сюда издалека приходят ве­рующие, чтобы поклониться божьей матери, набрать в бу­тылку святой воды, которая помогает от болезней. Как и в церкви, тут чисто, много расставленных на иконостасе икон. Кто-то ухаживает за часовней, заботливо содержит ее в порядке.