Три версты с гаком

Пришла как-то и глухая бабка Фрося. Долго шебар­шила щеколдой у калитки, потом, прихрамывая и посту­кивая палкой, поднялась на крыльцо. Лицо у нее постное, сморщенное, на подбородке курчавятся длинные сивые волосины, а глаза живые, умные.

— Вылитый дедушка Абрамов! — затараторила она с порога. — Вся ваша порода такие здоровые, белолицые... И матушку твою, покойницу, как же... Красавица была. А вот увел ее на чужбину батька твой, а там, говорят, под поезд попала сердешная... Пусть ей на том свете хоро­шо будет. — Старуха истово перекрестилась. — И деда твоего бог прибрал на восьмом десятке. Прямо на глазах растаял. А уж до чего здоров да крепок был! Жить бы ему до ста лет, а вот мне, старухе, бог смерти не дает...

Бабка долго шуршала в карманах своей длинной юбки и наконец извлекла два рубля бумажками и полтинник мелочью. Когда считала, деньги приближала к самым гла­зам и шевелила губами.

— В долг, сынок, брала у Андрей Иваныча... Пенсия-то маленькая, разве проживешь? А сын, Коленька, какую пятерку-две сунет, и на том спасибо: у его своя семья. Я, почитай, каждое воскресенье на кладбище ездию, на автобусе. Дочь проведываю и Андрей Иванычу кланяюсь, как же? Гривенник туда — гривенник обратно. Раньше-то пешью ходила, а теперича не могу. Ноженька одна совсем плохая стала... Возьми деньги-то, сынок.

Артем даже руками замахал: не надо никаких денег! Старуха спорить не стала. Спрятала деньги в глубокий карман и еще долго рассказывала о своем житье-бытье, о том, как в прошлом году похоронила дочку, которая скончалась от сахарной болезни... Бабка Фрося не выдер­жала и всплакнула, а потом, утерев уголки глаз кончиком платка, вдруг, понизив голос, сказала:

— Вот ведь оказия какая! Коленька-то мой, сын, на лектростанции работает, так в стенку какую-то штуку вставил, а она вует, проклятая, и днем и ночью... Пойдем, послушаешь. Христом богом молю, послушай, Артемушка, чевой-то это там вует и вует?

Делать было нечего, и Артем пошел за старухой, ко­торая бодро засеменила впереди. В небольшой комнате, в переднем углу, тускло серебрились большая с окладом и несколько маленьких икон. У окна — громоздкий стол, покрытый зеленой клеенкой.

— Вот тут, Артемушка, — ткнула бабка костлявым пальцем в стену, которая перегородила дом пополам. За этой стеной и жил ее сын Николай Данилович.

Артем приложился ухом к стене.

— Вует? — с надеждой спросила старуха, загляды­вая в глаза.

— Ничего не слышу, — сказал Артем.

— Ты как следоват послушай... В энтом самом месте, уж который день... Вует?

Артем снова послушал: стена молчала, как и положе­но стене.

— Это у тебя, бабка, в ухе «вует»! — крикнул он.

— Евоная женка научила, чтобы Коленька поставил вуяку-то... Страсть как меня не любит. Готова со свету сжить. Коленька-то денег бы и поболе давал, да она, ведь­ма худущая, препятствует. И эту жужжалку заставила его упрятать в мою стенку.

— Я пойду, бабушка, — сказал Артем.

— Я тебе карточки-то своей Галюшки покажу... — ста­руха достала из ящика стола пачку глянцевых фотокар­точек, перетянутых резинкой. Пока Артем смотрел, она тараторила: — Я уж и председателя Кирилла Евграфовича приводила. Тоже ничего не услыхал. Ну, он-то, понят­но, пожилой.,. Может, и глухой, а ты, Артемушка, должен услыхать. Вует окаянная и вует...

Очутившись на улице, Артем рассмеялся сам над со­бой: вот дурень! К стенке ухо прикладывал, будто и впрямь там какая-то штука может быть...

Наведался Артем и в поселковый. Председатель Ки­рилл Евграфович Носков сидел на краю письменного сто­ла и разговаривал по телефону. В руке у него была длин­ная деревянная линейка, с которой он охотился за боль­шой, синей с зеленым, мухой. Но как ни старался при­хлопнуть ее, муха благополучно увертывалась.

Увидев Артема, Носков кивнул на стул: дескать, са­дись.

— Пришел меня за ноги подвешивать? — с улыбкой спросил он, повесив трубку. — В таком случае подожди, вот новый магазин построим — тогда пожалуйста.

— Зачем новый строить? — сказал Артем. — У вас и в старом ничего нет... Бычки в томате да килька в соб­ственном соку...

Носков в последний раз попытался линейкой прихлоп­нуть хитрую муху и уселся на председательский стул.

— Ты что же думаешь, все время в наших магазинах будет пусто? Будем строить продовольственный магазин по последнему слову техники: с холодильными и моро­зильными установками. Секция для сыров, для мяса и птицы, для окороков и колбас...

— Не расстраивайте, у меня уже слюнки текут, — сказал Артем.

— Как дышится в родном краю? — перевел разговор на другое Носков. — Гляжу, все ходишь с громадной чер­ной папкой... Даже башню зарисовал!

— Хорошо здесь.

— Значит, нравится? — оживился Кирилл Евграфо­вич. — Да ты еще не все у нас видел... Вот погоди, грибы пойдут. Белые, веришь ли, прямо у дороги растут. В ста метрах от поселка...

— Когда еще грибы...

— А ты что, уезжать собираешься?

— Вот жду, когда дорогу отремонтируете. Кирилл Евграфович даже сморщился.

— Опять ты про дорогу... Вот она у меня где сидит! Он уже поднял руку, чтобы показать, в каком месте у него сидит эта проклятая дорога, но тут пронзительно зазвонил телефон, и председательская рука изменила свой маршрут, цепко схватив трубку. Глаза у Кирилла Евграфовича стали отсутствующими, а на лице появилось терпеливо-покорное выражение. Артем понял, что звонит рай­онное начальство и разговор будет долгим и неприятным. Он встал и направился к двери.

Артем сидел на обтесанных сосновых бревнах (Анд­рей Иванович еще давно заготовил их для замены под­гнивших венцов), когда пришел Кошкин. Поздоровался за руку, хотя они сегодня утром уже здоровались, присел рядом. Не спеша достал папиросы, предложил Артему. У Кошкина правильные черты лица, густые с сединой во­лосы, вот только зубы подкачали: совсем спереди выкро­шились. На руках наколки: якорь, спасательный круг. Видно, Кошкин служил на флоте.

Потолковав о погоде, о международном положении и развалившемся заборе — видно, у Николая Даниловича это больной вопрос, — он спросил:

— Дом-то небось продавать будете?

А это был больной вопрос для Артема. Он много раз­мышлял, что делать с домом, но так ничего и не приду­мал. Продавать было жалко. Очень уж Артему пришлись по душе эти места. За каких-то две недели все здесь стало ему мило и дорого. Ложась с заходом солнца на дубовую кровать — он как-то не думал, что на этой самой крова­ти совсем недавно умер его дед, — крепко засыпал. А ут­ром, когда солнце заглядывало в окна и скворцы горла­нили в саду, он вставал, и у него поднималось настрое­ние оттого, что вот сейчас позавтракает, возьмет альбом и пойдет через сосновый бор к Светлому ручью. Бродя по лесу, Артем случайно наткнулся на это райское мес­то: величественный сосновый бор неожиданно обрывался, и впереди, в низине, зеленел большой луг, а посреди луга, раздвинув низкие желто-красные берега, со звоном прыгал по камням чистый прозрачный ручей. За лугом ажурно кудрявилась березовая роща. И ни души. Лишь сороки не спеша пролетали над ручьем да иногда вдали куковала кукушка. В роще должны быть соловьи. Но пока они молчали: наверное, не пришло их время...