Три весны

Ахмет шел впереди и широко улыбался родившемуся за горами погожему дню. Ахмет всегда улыбался тому, что очень нравилось. Такое уж у Ахмета сердце.

Алеша и Костя, стараясь не отставать, вышагивали следом. А Васька тащился позади всех, пошаркивая подошвами башмаков по ноздреватому булыжнику и беззаботно посвистывая.

Осилив трудную половину пути, что пролегала по городу, у Головного арыка присели отдохнуть. Ослепительно горели под солнцем вершины гор, одетые синеватым снегом, золотисто светились мазанки и дувалы, и ребята невольно щурились от яркого света, поглядывая вокруг себя. Это тоже была окраина, но она ничуть не походила на Шанхай. Она лежала в клокочущей пене яблоневых и вишневых садов, в непролазных зарослях барбариса и малины. Здесь начинались дома отдыха и дачи, которые тянулись далеко вверх по ущелью.

Васька достал из ситцевой сумки булку хлеба и, ни с кем не советуясь, принялся ее делить. Он дважды привычно провел по ней острым, кривым ножом, и распалась булка на четыре равные части.

Он как бы нехотя протянул Ахмету кусок хлеба, но тот лишь качнул головой:

— Сам и ешь. А мы потерпим. До вечера успеем вот как проголодаться, — ребром ладони Ахмет черкнул себя по горлу. — Верно, ребята?

Васька сбросил хлеб, все четыре куска, в сумку, хмурый, явно недовольный ребятами. И поднялся с бровки арыка, чтобы идти дальше, но вспомнил о мольберте и сердито вырвал его у Ахмета.

Тропка побежала меж огромных валунов. Лобастые глыбы величиной с избушку время от времени преграждали путь. Их принесло сюда бурным, могучим селем. Случилось это еще в двадцатые годы, а сейчас тоже поговаривали, что летом, когда особенно жарко и в горах быстро тают ледники, может образоваться и вырваться на равнину новый селевой поток.

Чем выше забиралась в горы тропка, тем камни были крупнее, тем их было больше. И когда вдруг вышли к реке, то оказались со всех сторон окруженными наползавшими друг на друга гигантскими каменными черепахами. Но Ахмет, прыгая с камня на камень, как горный козел, продираясь через колючие заросли дикой яблони, барбариса и боярки, вывел друзей точно на зеленую полянку, почти круглой формы, шагов пятьдесят в диаметре.

— Надо было взять карты, — сказал Васька, через голову снимая с себя синюю фланелевую куртку. — Тут бы и поиграли. Ну раз карт нет, давайте загорать.

В горах стояла первозданная, немного загадочная тишина. Лишь быстрая река шумела однообразно и непокорно. Реке хотелось поскорее на неоглядный простор степи, и она так спешила, что на перекатах меж камней там и сям вскипали шелковистые буруны.

Ребята молча наблюдали за Ахметом, как он устраивался в центре поляны. Вот установил мольберт, достал из ящичка, фанерного, пестревшего немыслимыми цветами, палитру и кисти и принялся терпеливо колдовать над красками. Он любил эти минуты, предшествовавшие работе. Они доставляли ему не меньше удовольствия, чем сама работа.

Ахмет уже был знаменитостью, и в будущем у него было все определено. Как настоящий, большой талант, он понимал свое истинное призвание.

— А я уеду в Китай. Я узнаю имя того глупого богдыхана! — вслух подумал Васька.

— Кого?

— А того, который позволил рубить людям руки, который отбросил цивилизацию на много веков назад.

Ахмет поднял удивленное широкоскулое лицо:

— Ты о чем это, Вася?

— А вы слышали, что такое дактилоскопия? — спросил Васька с достоинством всезнающего экзаменатора.

— А то как же! Пальцы в мастику и на бумагу, — не задумываясь, ответил Алеша.

— Так этот метод изобретен в Китае еще во времена Суньской династии. А теперь за кражу рубят руки.

Ахмет засмеялся, подернул угловатым плечом.

— Кто это тебе сказал насчет рук?

— Я все знаю, — протянул Васька. — Только с языком немного слабовато. Особенно по-китайски: ни звука.

— Да ты всерьез, что ли? — недоверчиво спросил Костя. — Махнешь в Китай?

— Махну.

«Все это, конечно, Васькина фантазия, игра, — думал Алеша. — Надо же ему потрепаться о чем-нибудь — вот и выбрал себе подходящую тему. В путешественники метит. А чего Ваське там делать? Пусти такого, так еще попадет в лапы вражеских разведок».

А Васька, видно, потому и треплется про Китай, что о Пржевальском и Козлове прочитал. А про дактилоскопию — чтобы больше пыли пустить в глаза. Но где-то ведь вычитал такое!

— Ну, к примеру, тебе повезет. Ты откроешь, кто первый стал рубить руки, — сказал Алеша. — А кому это нужно?

— Науке. А кому нужно, когда копают курганы? — огрызнулся Васька, тряхнув копною волос.

— Там другое дело. Там поднимают пласты истории, — авторитетно рассудил Костя. — Именно пласты!

— Но тут погибла целая цивилизация! — не сдавался Васька.

— Ерунда! — безразлично проговорил Алеша, садясь на корточки рядом с Ахметом.

Васька вконец разозлился, взмахнул руками:

— Я вам докажу! И может, дело совсем не в отрубленных руках.

— В Кульдже мы жили рядом с лудильщиком. Он котлы и тазы лудил. А еще собирал дикие травы, и мы ему помогали, — вспомнил Ахмет. — Он часто бывал у нас дома, лечил отца. Но отец простудился и умер…

— Я возьму адрес твоего лудильщика и зашифрую его, а цифры выколю у себя на груди. И я найду лудильщика, и он мне поможет узнать многовековые тайны безлюдной пустыни Гоби.

Последние слова Васька проговорил с пафосом, совсем как в приключенческой книжке. И Алеша рассмеялся. Васька обжег его сердитым взглядом и отвернулся.

Ахмет порылся в карманах и достал несколько метровых бечевок. Это были самые обыкновенные бечевки, на которых женщины сушат белье во дворах, не очень толстые и абсолютно белые. Если их натянуть как следует, то они разлезутся — уже сопрели.

Но Ахмет смотрел на эти бечевки, как на что-то особенное, непонятное для других, а ему хорошо известное. Было похоже, что сейчас Ахмет покажет фокус. В цирке из таких же вот веревок делают и змей, и шпаги, и букеты цветов.

— Теперь идите сюда, — позвал Ахмет. — Я хочу рассказать вам о своем замысле. Может, у меня ничего и не выйдет. Да. Чаще всего бывает именно так. Искусство — это танец на острие бритвы, как любит говорить шеф. Сумеешь протанцевать задуманное — значит, победил — создал что-то нужное людям. Не сумеешь — что ж, видно, кишка тонка, и быть тебе заурядным богомазом.

— Говори, — качнул головой Костя.

— Я хочу написать борца…

— Пиши с меня! — с легкой усмешкой оглядел себя и друзей Алеша. — Я больше их похож на Поддубного. А вообще-то всех надо сложить и умножить на четыре. Тогда будет один борец.

— Мне не нужен Поддубный… Даже наоборот, — сказал Ахмет. — Я хочу показать силу духа. Поняли?

— Но ведь в здоровом теле — здоровый дух, — сказал Костя.

Ахмет задумался, почесал висок:

— Ладно! Сейчас я ничего не скажу. Потом увидите. Давайте-ка, становитесь ко мне спиной.

Ахмету нравилось интриговать ребят. Он, не вдаваясь в пространные объяснения, связал бечевками за спиной руки всем троим и долго приглядывался к группе. Он отходил на край поляны, к колючим кустам шиповника, и подходил к ребятам, переставлял их местами. А они добросовестно выполняли его команды. Им было интересно участвовать в этой, пока еще не совсем им понятной, затее. В душе они были, в сущности, обыкновенными мальчишками.