Три весны

— Я сама, сама видела!

На этом, собственно, и кончилось собрание. Ванек все слышал у дверей, и когда комсомольцы повалили из зала, он радостно пожимал Алеше руки, приговаривая:

— А ты боялся! А ты боялся!

— Отстань!

— Тоньке бы надо темную, да девчонка она, — разочарованно произнес Ванек. — Просто надо не здороваться с нею. Не замечать ее совсем! А?

— Нет, я все-таки поговорю с Тонькой, — сквозь зубы процедил Алеша.

И такой случай вскоре представился. Возвращаясь из школы, Алеша пошел по путям и вскоре догнал Тоню. Она остановилась, пропуская его вперед, но он тоже встал. И затем они пошли, не спеша, рядом. Тоня понимала, что сейчас состоится неприятное объяснение, и начала первой:

— Петер смазал значение вопроса. Тебя нужно наказать.

— Это тебе так хотелось? — презрительно покосился на нее Алеша.

— Это необходимо, прежде всего, для тебя. Ты разболтанный, ты нехороший человек. Какой из тебя получится коммунист?!

— А знаешь что! Иди ты подальше со своей лекцией! Нечего меня агитировать! Ты на себя посмотри!

— И я не исключение. Я тоже не очень требовательна к себе. Но я имею мужество…

— Скучная ты! За это самое никто и не любит тебя. И никто никогда не возьмет замуж, — мстительно усмехнулся Алеша.

Она ответила серьезно, чуть приоткрыв пухлые губы:

— Я не выйду замуж! Не хочу! Понял!

— Все понял! Прощай! — крикнул Алеша.

Но, несмотря на показное молодечество, ему было трудно. Он чувствовал, что напрасно обижает Тоню. Ведь он все-таки выпил то злополучное пиво.

13

В школьном вестибюле ставили «Медведя». Перед началом спектакля за отгороженными синим байковым одеялом кулисами загримированная и одетая помещицей Вера говорила:

— Я невозможно трушу! Кажется, все сразу позабуду. Только бы не спутаться, не запнуться, — и беспрестанно поправляла локоны.

Лариса Федоровна не один час старалась, чтобы извести толстые Верины косы на эти прыгающие на каждом шагу жгутики. Локоны Вере очень нравились, и грим тоже. Она выглядела сейчас немного старше и привлекательнее.

В вестибюле стояла духота. Высокий лоб Веры был в испарине. А может, это совсем не от жары. Сегодня, как перед трудным экзаменом, волновались все, включая и Ларису Федоровну, которая, нервно ломая пальцы, подбадривала Веру:

— Все будет хорошо. Это всегда немножко страшновато. Но после первой же фразы приходит уверенность. Вот увидите. Главное — ни о чем не думать. Только о тексте, и не пережимайте, пожалуйста. А то получится сплошная декламация.

Лариса Федоровна дрожащей рукой поправила воротник платья у Веры. Конечно, она завидовала ей. Иначе и не могло быть.

Из-за кулисы вывернулся Васька с приклеенной жиденькой бородкой, в заплатанной на сто рядов куртке. Лариса Федоровна отговаривала его надевать эту ветошь, но Васька был упрям:

— Это же лакей. И пусть все шурупят, как жилось при царизме простым людям.

— Зачем ты коверкаешь язык, Панков?

— Я? Да что вы, Лариса Федоровна!

Перед тем как открыться занавесу, Алеша еще раз осмотрел свой костюм. Сюртук, брюки в стрелку, белая накрахмаленная рубашка с пышным бантом — как, однако, немного нужно, чтобы совершенно преобразить человека. И не только внешне, хотя и походка и жесты у Алеши стали прямо-таки величественными.

Если не считать злополучных поцелуев, Алеше совсем не трудно было играть помещика. Еще на репетициях, когда он врывался в воображаемую комнату и его встречала рослая, красивая Вера, все у Алеши выходило натурально. И слова звучали от всего сердца, и лишь одного боялся Алеша, что все заметят это.

Железные кольца занавеса с визгом пролетели по проволоке — и зал мгновенно притих. Вера, стоявшая на лестнице у выхода на сцену, повернулась и встретилась взглядом с Алешей. И была в ее влажных темно-синих глазах тревога. И в ту же секунду Вера, как слепая, робко шагнула к публике, разглядывая какую-то карточку. А Васька (он был уже на сцене) отчаянно затопал по ходившему под ногами настилу и прорычал:

— Нехорошо, барыня…

Алеша ждал, когда заговорит Вера, он очень беспокоился за первую фразу. Ведь это — запев всего спектакля. Только бы не сорвалась!

Вера сказала, кажется, все как положено, и Алеша облегченно вздохнул, словно самое страшное было уже позади.

А потом так и пошел спектакль: гладко, в меру темпераментно, без накладок. Васька, правда, местами явно пережимал, но это ему прощали, потому что в зале то и дело хватались от смеха за животы. Даже угрюмый Рупь-полтора похохатывал в кулак.

У Алеши спектакль вызвал чувство праздника. Ему было радостно, когда он раскланивался со сцены, когда затем прошел за кулисы и сорвал с лица лихие помещичьи усы.

— Спасибо, Алеша, — легонько положила ему на плечо руку Лариса Федоровна. — Ты бесподобно играл. Если захочешь, будешь артистом.

Подошел Васька и тоже похвалил Алешину игру. А вот и Вера прошуршала тяжелым шелком платья:

— Успех!

Немного погодя Алеша почувствовал неимоверную усталость, и ему захотелось скорее на свежий воздух. Спрыгнув со сцены, он увидел в зале Сему Ротштейна. Конечно, Сема ждал Веру. Сема заулыбался, выпятив нижнюю губу:

— Ты сегодня дал по мозгам! Да и Вера — настоящая Лилиенталь! Великая артистка!

— Может, все-таки Блюменталь? Эх ты! — с горечью сказал Алеша и торопливо зашагал по коридору.

Спектакль понравился всем, о нем заговорила школа. Младшие классы просили, чтобы «Медведя» показали и им, и Лариса Федоровна пообещала. А драмкружковцам сказала:

— В субботу идем в театр.

Директор школы премировал артистов билетами на спектакль, о котором много писалось в газетах. Спектакль шел в драматическом театре. Билеты взяли в партер, о чем ребята и не мечтали.

Вера была в театре без Семы. Сема, конечно, достал бы себе билет, но он или поссорился с Верой и не захотел идти, или чем-нибудь был занят в этот вечер. Последнее время Сема частенько заглядывал в Дом пионеров, где устраивались шахматные турниры.

Лариса Федоровна оторвала Алеше билет, который случайно, а может, и не случайно, привел его на соседнее с Верой место. А по другую сторону от Алеши оказалась Влада, и это сначала огорчило его. Будет тут умничать!

Едва он присел и что-то сказал Вере о пьесе и ее авторе — знаменитом в стране драматурге, как у одной из дверей, у алой бархатной портьеры заметил Костю. Бегая взглядом по рядам, Костя искал кого-то. Конечно, Алешу. Впрочем, тут же Влада, из-за нее он пришел.

Алеша помахал ему рукой. И Костя тоже помахал Алеше и вызвал его в фойе, где люди, лениво переговариваясь, ходили по кругу.

— Сейчас я совершил подвиг! — радостно сказал Костя. — На премьеру не попасть. В кассе нет билетов. С рук был продан, пожалуй, единственный билет. И купил его я. Как?

— Здорово!

— А ты что обо мне думал!

Но по Костиному лицу пробежала тень. Он через распахнутую дверь посмотрел в зрительный зал и проговорил грустно, словно его ничто не радовало здесь, словно он был бесповоротно обречен на одни муки: