Три весны

— Это еще не здорово! Вот что я скажу тебе, дружище! Я должен с ней помириться. Я обязан…

— Что ж, Костя, бери мой билет. Мне все равно, — упавшим голосом сказал Алеша.

Прозвенел второй звонок, и они расстались. Костино место было тоже в партере и даже ближе к сцене, чем у драмкружковцев. Но Алеша ругал себя: отдал место дружку, а сам иди куда-то. Костя будет сидеть спиной к Вере и толкать ее локтями. Костя никого и ничего не замечал, когда с ним его Влада.

Алеша опустился на свое новое место и огляделся. Справа от него сидела девушка в голубой блузке. Она внимательно читала — строка за строкой — программу спектакля, и черные-черные ее глаза вспыхивали и гасли. И было в этой удивительной игре света что-то южное, знойное.

— Я не могу понять, играет ли Вершинский. Вчера он играл. А сегодня не отмечен в программе ни он, ни его дублер, — вдруг сказала девушка, слегка наклонившись к Алеше.

Алеша слышал об артисте Вершинском, недавно приехавшем в театр откуда-то из Сибири. Но он ничего сейчас не мог ответить девушке. Он лишь неопределенно пожал плечами.

А минуту спустя, преодолев робость, Алеша спросил у нее:

— Не вы продали билет моему дружку?

— Может, и я. А какой он, ваш дружок? Высокий в синей куртке, да?

— Точно. И его зовут Костя.

— А где же он? Понимаю. Он купил билет для вас, — сказала она, разглядывая Алешу.

— Мы поменялись местами.

— Вы плохо видите? — поинтересовалась она.

— Видим мы оба прекрасно, но я оказался рядом с его девушкой.

— И они вас выжили? Это ж возмутительно! — уголками рта улыбнулась она.

— Да что вы!.. Я сам, — не поняв шутки, сказал Алеша.

— И я сама. Не пришел мой знакомый. Он у меня опер, жуликов ловит, — доверительно прошептала девушка. — Наверное, и сегодня кого-нибудь караулит. Вот и пришлось продать билет. Давайте я буду шефствовать над вами.

— Пожалуйста, — неуверенно сказал Алеша, еще не зная, что за шефство предлагает ему соседка.

— Вы и в антракте держитесь со мной. А зовут меня Мара. Смешное имя, правда? Мне оно не по душе, но что поделаешь…

Распахнулся занавес, и они прекратили так неожиданно завязавшийся разговор. Затаив дыхание, Мара смотрела теперь только на сцену. Да, да, она совершенно забыла о существовании Алеши. Но Мара вдруг схватила его за руку:

— Вершинский! О! Как он играл вчера! Он великолепен в этой роли!

И полчаса спустя она снова заговорила с Алешей:

— Мне нравится Вершинский. Он потрясает. Вы обратите внимание на его жесты! Но я ничего не скажу ему. Как вы думаете, это хорошо или плохо?

— Что? — спросил Алеша, несколько удивленный ее откровенностью.

— Я трусиха. Вдруг да не понравлюсь Вершинскому, и он отнесется ко мне, как ко всем прочим своим поклонницам. Ведь может так быть?

— И что же? — понижая голос до шепота, потому что соседи стали неодобрительно поглядывать на них, снова спросил Алеша.

— Я боюсь. Мне хочется стать артисткой, а вам? Вам не хочется? Кстати, как вас зовут?

Алеша ответил. Мара сказала, что имя у него хорошее. А что Алеша тоже хотел бы работать в театре, это совсем здорово.

— Только в драматическом, — заключила она и снова смолкла.

В антракте Мара попросила Алешу показать ей Костю и его девушку. Алеша показал. И когда Костя и Влада, которые вместе со всеми ходили в фойе по кругу, приблизились, Мара вызывающе сказала, чтоб они услышали:

— Кому-то нужно быть вместе, но мы-то тут при чем? — И смело, как самого близкого, взяла под руку Алешу.

Никто из девушек никогда так не поступал с Алешей. Она как принцесса из сказки. Нет, не из сказки, она из стихов Блока. Ведь это он сказал о Маре: «и слезы счастья душат грудь»…

Вера увидела Мару рядом с Алешей. И заерзала на стуле. А Мара круто повернулась к Алеше и спросила:

— А это не ваша знакомая? Она к вам с интересом, но ей предстоит дальняя дорога в одиночестве, — голосом цыганки-гадалки добавила она. — Вы ведь не пойдете провожать ее. А вы где живете?

— Я? Далеко. В Шанхае, — ответил он, думая о Вере. Если бы в самом деле Алеша нравился ей!

— За саксаульной базой? Да? Вот видите как, Алеша… Значит, нам судьба идти вместе, — обрадовалась Мара. — Без опера я хоть и не очень, но все-таки трушу.

Спектакль окончился уже в первом часу ночи. Трамваи не ходили.

Ночь была синей. В арыках искрилось золото. То же золото лежало на мостовой, на тротуарах, у самых ног Мары.

Может, и не было волшебства. А в садах распускались ночные фиалки и яростно стучали кастаньеты. «А голос пел: ценою жизни ты мне заплатишь за любовь!»

— Мара, ты читала Блока?

— А кто это? — спросила она.

— Поэт. Он писал о тебе. Тебя еще не было, а он писал.

Мара негромко засмеялась, и, как показалось Алеше, была в ее смехе печаль.

— Никто обо мне ничего не писал и не напишет! — она встрепенулась и, раскинув руки, рванулась в огневом танце и запела:

Ехали цыгане с ярмарки домой — домой…

И опять засмеялась, только теперь уже по-другому: звонко и весело, как смеются счастливые. И бросила руки на Алешины плечи, и заглянула ему в глаза своими темными глазами.

— Ты в десятом? И я была бы в десятом. Школу б окончила. Да ничего у меня не вышло. Отца убили на Хасане, мать болеет… А я на кондитерскую устроилась. Конфетами от меня пахнет. Сладкая я…

А когда спустились по крутой тропке к арыку, и одолели шаткий мостик в одну плаху, и остановились у саманного домика, где жила Мара, она сказала:

— Ты заходи ко мне. По вечерам. В карты с сестренкой поиграем да с опером. В шестьдесят шесть. Сестренка у меня двоюродная. Заходи. И не смей дружить с той. Я лучше ее. Лучше ведь?

— Да, — в тон ей ответил Алеша. Он сейчас готов был поклясться чем угодно и перед кем угодно, что Мара — самая необыкновенная девушка.

Алеша пел по пути домой. Он не слышал ворчания бабки Ксении, открывшей ему дверь. Он не стал зажигать света и ужинать. Он долго не мог уснуть, и бессонница не была ему в тягость.

14

Хлопотавшая у грядок тетя Дуся первой увидела Алешу. Она выпрямилась, вытерла о фартук испачканные землей натруженные руки и не спеша подошла к крыльцу, где стоял Алеша.