Три Ярославны

— Запомни, Ярислейв, мои слова: я мир переверну, а от Эллисив не отступлюсь!

Конунг отвечает, не оборачиваясь:

— Упорство украшает воина.

Харальд хотел ещё говорить, но вино, укрепляющее язык, как известно, ослабляет тело, и Чудин наконец выволок его из спальни. И только они ушли, Рагнар вышел из-за полога и, представ перед конунгом как человек спешивший, говорит:

— Я услышал голоса и прибежал. Что случилось?

Тут в сенях страшный грохот раздался — это Харальд и Чудин упали с лестницы.

Конунг покачал головой и говорит:

— Сдаётся мне, что после пира дружина останется без ярла, а стража — без начальника.

— Много бед от вина, — говорит Рагнар. — Кто же проверит часовых и разведёт ночные дозоры?

— Вижу, ты человек расторопный, — отвечает Ярислейв, — вот и проверь, коли трезв.

Рагнар низко поклонился конунгу и поспешил, а что он задумал, о том речь после. Конунг же стал читать святую книгу.

Утром Харальд просыпается в палате, где спал со своей дружиной, и видит, что рука у него в крови, одежда порвана и на одной ноге сапога нет.

Харальд спрашивает:

— Что вчера было?

— Лучше тебе не вспоминать этого, — отвечает Ульв одноглазый.

Харальд говорит:

— Помнится мне, кого-то я убил вчера, но кого — не припомню.

— Это было бы полбеды, — отвечает Ульв. — Тут вира будет подороже.

Тогда Рагнар подходит и говорит:

— Вот что было, Харальд: ты попросил у конунга руку Эллисив.

— А Эллисив? — спрашивает Харальд.

— Что слушать бабьи слова, — отвечает Ульв одноглазый, но Рагнар продолжает:

— Эллисив унизила тебя, напомнив, что твой род потерял престол в Норвегии, а конунг прибавил, что у тебя нет ничего за душой, кроме громкого имени.

Харальд вздохнул невесело и говорит:

— Прав конунг: пока на престоле Свейн, а мы в изгнании, так оно и есть.

— Но ты поклялся конунгу, — говорит Рагнар, — что мир перевернёшь, а всё-таки женишься на Эллисив.

Харальд спрашивает Ульва:

— Верно это?

— Верно, — отвечает Ульв.

— Одного не пойму, — говорит Харальд, — зачем мне так уж сдалась Эллисив?

Рагнар говорит:

— Ты спел об этом песню.

— Мало ли что поют в песнях, — говорит Харальд.

— Это нам, варягам, ведомо, — отвечает Рагнар, — а руссы говорят: из песни слова не выкинешь, и конунг так сказал.

Харальд задумался, а Рагнар снова продолжает:

— Не мне напоминать тебе, Харальд, что варяги никогда не нарушают клятвы. Страшнее не было бы позора для всего нашего племени. Прости, мне пора, — сказал он, и все удивились, как Рагнар разговаривает с братом Олава конунга и откуда у него новый синий плащ, а Рагнар ушёл.

— Пойду умоюсь, что-то я ничего не пойму, — говорит Харальд.

Он вышел из дома и, спустившись к берегу Днепра, вошёл в воду с головой. И когда достаточно освежился, вышел по пояс и увидел на берегу множество простого народа, рабов и смердов, и все показывали на Харальда, смеялись и кричали:

— Вот он, варяг Харальд, над которым посмеялась Ярославна! Смотрите — стоит мокрый, как курица!

Харальд решил, что это наваждение, и снова ушёл с головой в воду. И когда вышел, увидел, что народа на берегу уже нет, а стоит один грек, бывший с конунгом на пиру. И Харальд опять подумал, что это наваждение, но грек заговорил:

— Свежая прохлада возвращает нас к жизни, не так ли, Харальд?

Харальд говорит:

— Ты кто такой?

— Я твоя дорога и твоя пристань, — отвечает грек. — Сам Спаситель посылает меня к тебе в трудный час.

— Что тебе надо? — спрашивает Харальд.

— Нехорошо тебе, опозоренному, оставаться в Киеве, — говорит грек. — А благословенный василевс, царь и император священной Византии, будет рад принять тебя на почётную службу. Мы наслышаны о доблести варягов.

Харальд вышел на берег, сел и покачал головой:

— Ярислейв дал мне убежище и кров.

— Чтобы попрекнуть этим устами Елизаветы? — говорит грек. — Разве отец не властен заставить дочь молчать?

Харальд говорит:

— Может, ты и прав, грек, но у моих людей договор с конунгом.

— Тебе ли не известна скупость русского архонта, — говорит грек. — Он платит им эрийр серебра на воина и полтора эрийра на рулевого и то часть норовит отдать мехами.

Харальд соглашается:

— Это верно.

— А мы обещаем втрое больше и походы в богатые страны, — говорит грек. — Что ты видишь, сидя на Руси? Ведомо ли тебе о золоте Африки и Сицилии? О красоте дев, в сравнении с которыми твоя Елизавета не более чем дневная луна перед солнцем? Решайся, Харальд! — сказал грек и исчез, как появился, и пока не будет о нём речи в нашей саге.

В тот же день Чудин-воин проснулся. Он огляделся и видит, что темно и со всех сторон на него глядят лики святых, грозно, как в день Страшного суда.

Чудин перекрестился, закрыл снова глаза и вдруг слышит голос:

— Чудин, я тебе рассола принёс.

Чудин удивился и открыл глаза посмотреть, кто из святых ему такое предлагает, но увидел, что перед ним стоит человек небольшого роста, непохожий на святого, и держит в руках чашку. Чудин взял чашку, выпил, в голове у него немного прояснилось, и он спрашивает:

— Где я?

Человек отвечает:

— Ночью я тебя у тына подобрал, и ты в храме святой Софии, а меня зовут Феодор-живописец.

Тогда Чудин оглядывается ещё раз и видит, что не так темно в храме и всюду леса и бочки, и святые не живые, а написаны на стенах, а сам он лежит в углу на куче соломы.

— Как же ты меня донёс? — спрашивает Чудин маленького человека.

Тот отвечает:

— С передышкой.

Чудин поднялся и говорит:

— Благодарствуй за услугу, Феодор-живописец.

— Был таков, — отвечает человек. — Да ныне от ремесла отставлен.

Чудин спрашивает:

— Что же ты здесь делаешь?