Три Ярославны

Андроник, патрикий, выступает ему навстречу и, приветствуя поклоном, говорит:

— Рад видеть, Харальд, твой славный парус.

Харальд едва на него взглянул, потом кивнул в сторону Сиракуз и спрашивает:

— Этот город брать?

— Он ждёт тебя, — отвечает Андроник.

Тогда Харальд кивает Ульву, и тот кричит:

— Выгружаемся!

И по его приказу стали сходить на берег варяги, неся оружие, меха и постели, бочки с вином и прочее, что было на корабле. Андроник же, глядя на воинов, которых было не более сотни, спрашивает Харальда:

— И это все твои люди?

Харальд говорит:

— Тебе мало?

— Но город сильно укреплён, — говорит Андроник. — Сам Маниак три месяца не мог взять его.

Харальд говорит:

— Разве не поэтому позвали меня?

И он, не обращая больше внимания на грека, идёт вдоль берега осматривать местность, где им надлежит расположиться. А Андроник идёт за ним и говорит:

— Я доверяю твоей смелости, Харальд, но хотел бы кое-что обсудить.

Тут на грека натыкается Ульв одноглазый, который нёс на плече котёл, роняет с грохотом котёл на землю и говорит:

— Слушай, ты, тебе сколько лет?

Андроник от растерянности отвечает:

— Тридцать, а что?

Ульв говорит:

— Если хочешь прожить ещё столько, не путайся под ногами.

Харальд оглядел местность и обратился к Феодору:

— Скажи, — велит он Феодору, — чтобы мой шатёр поставили на холме, где торчит какой-то шалаш.

— Но это мой шатёр! — говорит Андроник.

Харальд не отвечает, а Феодор говорит Андронику:

— Придётся перебраться, патрикий. А то от греков разит чесноком, а Харальд этого не любит.

Тут варяги Харальда берутся за шатёр Андроника, а воины Андроника, видя это, хватаются за мечи, но Андроник говорит:

— Хорошо, пусть будет по-твоему, Харальд.

Он делает знак своим воинам, те прячут мечи, а варяги Харальда снова берутся за шатёр Андроника, сам же грек отходит в сторону.

На берегу уже зажгли костры под котлами и выбили у бочки днище. Харальд первым сел у расстеленной парчовой скатерти и говорит:

— Что-то не вижу быков и овец, которых должен нам дать грек по договору. Да и самого Маниака не видать.

Тогда кто-то из варягов с холма кричит:

— Харальд, войско движется у города!

Харальд поднялся и видит далеко множество пеших и конных воинов в строю, и все они идут прочь от Сиракуз вдоль берега, а за войском волокут на волах башни и стенобитные орудия.

— Узнай, что там такое, — говорит Харальд Чудину.

Тот кивнул варягу, сводившему коня с корабля, варяг вскочил в седло и поскакал к войску. Скоро он вернулся и сказал что-то Чудину, а тот говорит Харальду:

— Это Маниак отходит от Сиракуз, чтобы не мешать тебе.

Харальд посмотрел вслед уходящему войску, усмехнулся и говорит:

— Эх, Маниак, Маниак, разве мало в мире городов на нас двоих?

Больше он ничего не сказал и сел пировать. Вот он выпил большой рог вина и замечает Андроника, всё стоящего поодаль.

— Ты ещё здесь? — спрашивает Харальд.

Андроник побелел от обиды, но сдержался и говорит:

— Меня прислал сюда император Михаил, и мой долг доложить венценосному...

Харальд махнул на него рукой, чтоб молчал, и спрашивает Чудина:

— Как, ты сказал, зовётся этот город?

Чудин отвечает:

— Сиракузы.

— Доложи венценосному, — говорит тогда Харальд Андронику, — что я взял Сиракузы на рассвете.

Наступает ночь, и варяги спят на берегу за холмом, выставив дозоры, только Харальд с Чудином и Феодором вышли из стана и лежат за кустами на пригорке, а перед ними опустевшее поле со следами костров войск Маниака, а дальше — крутые стены города.

Харальд долго смотрел на стены и говорит:

— В лоб его не взять.

Чудин говорит:

— Вот греки подкоп и затеяли.

— Глупое это было дело, — говорит Харальд. — В узкой дыре перебили бы греков, как крыс.

Потом он глядит на намёт, скрывающий подкоп, и спрашивает:

— Войдёт полсотни воинов под намёт?

Феодор прикинул и отвечает:

— Если дружка на дружку лягут до верха, семьдесят войдёт.

— А до ворот оттуда — шагов сто, — говорит Харальд.

— Восемьдесят пять, — отвечает Феодор.

— Глаз у тебя намётан, живописец, — говорит Харальд и задумывается.

Чудин говорит:

— Тишь какая. У нас в Киеве давно бы уже вторые петухи пропели.

— Кому здесь петь, — отвечает Феодор. — Поели петухов-то. И собак нет — не лают.

— Это хорошо, — говорит Харальд, вставая. — Будите воинов.

Вот ночь идёт к концу, и рассветает.

И сарацины, несущие дозор на стене, видят, что через поле, опустевшее с уходом Маниака, движутся к воротам города несколько человек в белых похоронных балахонах и несут на плечах гроб. И ещё видят они, что за гробом везут повозку, груженную тремя большими мешками, а к повозке привязан козёл.

Теперь надо сказать, что эти люди, хоть и одеты были по-сарацински, были варяги, и среди них были Харальд, одноглазый Ульв и Феодор-живописец.

Вот перед ними в землю вонзается стрела, и со стены им кричат:

— Кто вы и зачем пришли?

Тогда Феодор, который шёл впереди, поправил чалму и тоже кричит:

— Велик Аллах!

— Нет бога, кроме Аллаха, — отвечают со стены. — Что вы за люди?

— Мы люди господина нашего Абу-али-ибн-Фарадж-Абдуллы, — говорит Феодор, — мир его праху, и горе нам, несчастным!

— Что вам нужно? — спрашивают со стены.

— Господин наш родом из Сиракуз и завещал похоронить его на родине по обряду предков. А где теперь найдёшь в Сицилии хоть одну уцелевшую мечеть и живого муллу? — говорит Феодор.

Сарацины ушли и привели старшего над ними. Тот пришёл и говорит:

— Не видели вы войска вблизи города?

— Оно стоит в двух стадиях отсюда, — отвечает Феодор. — Неверные схватили нас, но сжалились во имя Аллаха. Неужели вы не сжалитесь, добрые люди, над безутешными рабами господина нашего Абу-али-ибн-Фарадж?..