Три женщины одного мужчины

– Я тебе не верю, – мелко-мелко затрясла головой Женечка и пододвинулась к мужу еще ближе. – Этого не может быть. Я ее знаю?

Вильский отрицательно покачал головой.

– Я бы почувствовала, – чуть не плача, простонала Евгения Николаевна. – Как же я не почувствовала? Давно?!

Вильский кивнул.

– Сколько? Полгода? Год?

Евгений Николаевич показал два пальца.

– Два? – вскочила с дивана Женечка. – Два года? И я ничего не чувствовала? Ты спал с другой женщиной и я ничего не чувствовала?!

– Я не хотел, чтобы ты это почувствовала, – снова взял ее за руку Вильский, но теперь она ее вырвала.

– Ты врал мне два года, – зашипела на него Женечка. – Два года! Зачем было столько скрывать?

– Я должен был понять, насколько это серьезно.

– Понял? – Евгения Николаевна сорвалась на крик. – И что? Ты правда уйдешь?

Вильский кивнул.

– Сейчас?

Евгений Николаевич снова взял жену за руку, а Женечка, не вырывая руки, сползла с дивана на пол и встала перед мужем на колени.

– Женя, – подбородок ее трясся, – не уходи. Не делай этого. Ты ее не любишь. Это ошибка, я знаю. Такое бывает. Не уходи, Женя. Я тебя прошу. Я тебя заклинаю. Детьми. Пожалуйста, – выдохнула она и поцеловала Вильскому руку. – Пожалуйста…

– Я уже решил, Желтая, – погладил он ее по голове и по-отечески поцеловал в лоб.

– Тогда уходи, – пока еще спокойно произнесла Женечка, а потом повалилась на пол и стала кричать, как раненая птица, колотя руками-крыльями об пол.

Вильский подскочил к двери, повернул ключ в замке, чтобы не могли войти дети, потом бросился к жене, попытался ее поднять. Это оказалось невозможным, она отталкивала его. В дверь начала ломиться проснувшаяся от материнских криков Вера и требовать, чтобы ее впустили. Подбежала перепуганная Ника, решившая, что «мамочка умирает». И тогда Евгений Николаевич впервые закричал на жену:

– Замолчи! Замолчи немедленно! Ты взрослый человек! Замолчи!

Женечка вздрогнула и замерла.

Всю ночь у подъезда дежурила «Скорая», а утром Евгений Николаевич Вильский ушел на работу, прихватив с собой все документы, включая свидетельство о браке.

О том, что между младшими Вильскими что-то произошло, Кире Павловне донесла розовощекая Ника, забежавшая после школы перекусить к бабушке.

– Ты ничего не путаешь, Нютя? – склонилась над чавкающей внучкой Кира Павловна.

– Не-а, – с набитым ртом сообщила Ника. – Мы с Веркой думали, мама умирает, а папа сказал, что все нормально: простое отравление. Уж не знаю, бабуль, чем это их тетя Нина накормила, что мама чуть не умерла. Она, бабуль, так кричала. Так кричала. А потом папа ей несколько раз «Скорую» вызывал. Я его спрашиваю: «Почему она кричит? Она умирает?» А он говорит: «Ей больно, вот и кричит. Скоро не будет».

– И? – Кира Павловна присела на стул и подвинула своей Нюте компот.

– Ну и все, больше не кричала. «Скорая» ее спасла…

Проводив внучку, обычно легкомысленная Кира Павловна неожиданно для себя сопоставила две вещи: отравление и крики, и обнаружила в этом вопиющее противоречие. Ну, отравление – это бывает, Нинка есть Нинка, никто не знает, из каких продуктов сготовлено, но при отравлении нормальные люди не кричат. Нормальные люди марганцовку разводят и – два пальца в рот.

«Что-то тут не то», – озадачилась Кира Павловна и позвонила младшим Вильским домой. Трубку сняла Вера.

– А чего ты дома? – притворно удивилась Кира Павловна. – Заболел, что ли, кто?

– Мама. – Вера была такой же немногословной, как и ее отец.

– А че с Женей?

– У нее гипертонический криз, – коротко объяснила Вера.

– Да, ну ладно, – приняла объяснение Кира Павловна, благоразумно решив отступиться от внучки, потому что та такая же бестолковая, как и все Вильские. – Коля, – с порога набросилась она на мужа. – Иди. Там у них черт-те что! Нютька приходила, говорит, мама чуть не умерла. Им звоню, там Вера. А ты сам знаешь, от нее ничего путного не добьешься.

Увидев деда перед собой, Вера удивилась: она ждала отца.

– Что-то случилось? – Она привычно поцеловала Николая Андреевича в подставленную щеку.

– Да, похоже, это у вас что-то случилось, – улыбнулся внучке запыхавшийся от быстрого шага Вильский.

– У мамы криз, – коротко пояснила Вера. – Лежит. Плачет.

– Плачет? – В груди у Николая Андреевича екнуло.

– Ну… Спрашиваю: «Мам, что с тобой?» Говорит, голова кружится, слезы сами собой текут.

– Я зайду? – попросил разрешения старший Вильский и приоткрыл дверь в комнату. Женечка тут же вздрогнула – видимо, ждала мужа. – Женя, можно к тебе?

Евгения Николаевна ничего не ответила, но из-за того, что слова «нет» она тоже не произнесла, Николай Андреевич вошел и присел рядом с невесткой.

– У тебя что-то болит? – по-отцовски погладил он ее по плечу.

Женечка безмолвно показала рукой на грудь.

– Сердце? – подсказал свекор, она отрицательно покачала головой. – А что?

– Женя ушел, – одними губами, чтобы не услышала Вера, произнесла она и посмотрела на Вильского так, что у него внутри все перевернулось от жалости.

– Я не знал. – Николай Андреевич не стал задавать глупых вопросов. – Давно?

– Вчера, – чуть слышно ответила Женечка. – Я не хочу жить, – уткнулась она в подушку.

– Я понимаю. – Вильский не стал ее уговаривать, взывать к материнской ответственности. – Я бы тоже не смог, – признался он, а потом добавил: – Жить, как раньше. Но жить, Женя, надо. Жизнь, Женечка, это огромная ценность, и нельзя ее бросать под ноги первому попавшемуся подонку.

– Он ваш сын, – прошептала Евгения Николаевна, оторвавшись от подушки.

– А ты моя дочь. И другой дочери у меня не будет, – нежно сказал Николай Андреевич.

– Сына тоже не будет…

– А у меня его и нет, – сухо ответил Вильский. – До завтра, Женечка, – попрощался он и вышел из комнаты, больше не сказав ни слова.

Увидев отца у входа в институт, Евгений Николаевич решительно направился к нему, бросив пару слов сопровождавшей его блондинке с типовым кукольным личиком.

– Уже доложили? – протянул старшему Вильскому руку. Николай Андреевич намеренно отказался от рукопожатия. Молча пошли рядом, выбирая слова. И тот и другой прокручивали в голове заранее приготовленные фразы и чувствовали, что ни одна из них не подходит.