Три женщины одного мужчины

– Что ты! – отшатнулась от него жена. – У меня же никого, кроме тебя…

– А директор? – впервые за столько лет припомнил ей Ваня.

– Да какой директор? – задрожала осиновым листом Любочка.

– Тот самый! – оттолкнул ее Ваня и подошел к дочери, чтобы убедиться: так и есть директор, никакая кислота не разъест.

«Видно, бьет, – стали судачить на общей кухне соседки, но жалеть Любу не торопились. – Сама виновата, – думали. – Напросилась. Мужик просто так на кулак насаживать не станет. Побоится. Видать, довела».

– Ух, довела, – рычал Иван Иванович Краско и закрывал жене рот, чтоб, не дай бог, не вякнула и Юльку не разбудила. Девчонка-то ни в чем не виновата.

– Лучше убей, – однажды попросила Люба и бесстрашно посмотрела глазами-зеркалами в лицо мужу. Чего уж он в них на этот раз увидел, неизвестно, но от жены отступился и запил.

– Наш папа алкоголик, – повторила, видимо, соседские слова Юлька и залезла к матери на колени, думая, что слово «алкоголик» сродни слову «хороший».

– Нет, Юлечка, – еле слышно объяснила дочери Люба. – Твой папа не алкоголик, твой папа – хороший человек.

– Ну, я и говорю, что хороший человек, – обрадовалась Юлька и поприветствовала новым словом возвратившегося с завода Ивана Ивановича.

– Ты научила? – недобро улыбнулся Любе муж и стащил с головы шапку.

– Что ты! – в который раз напугалась она и бросилась к мужу – принять пальто. – Соседки, наверное.

– Соседки так соседки, – поспешно согласился с Любой Ваня Краско и, сполоснув над помойным ведром руки, присел к столу.

– Иди погуляй, – скомандовал он дочери и показал глазами на дверь.

Юльке только того и нужно было: с веселым воплем девочка унеслась в коридор, куда обычно мать ее не пускала, объясняя тем, что кроме Бармалея в коридоре водятся злые дети. Но девочка не хотела верить на слово и очень скоро убедилась в том, что на самом деле никаких Бармалеев не бывает, не все дети злые, а на кухне еще и подкармливают добрые тети, интересующиеся тем, как протекает жизнь семьи Краско за плотно закрытой дверью.

– Я не пускаю ее в коридор, – обозначила недовольство Люба и сложила руки на коленях, не смея перечить кормильцу.

– А я пускаю. – Иван Иванович смотрел на тоненькие ключицы жены, пытаясь сдержать поднимающуюся изнутри злобу. – В библиотеке место освободилось. Иди, устраивайся.

Люба отрицательно помотала головой и отрешенно взглянула мужу в глаза.

– Я не хочу в библиотеку.

– Чего, секретаршей лучше? – усмехнулся Краско и сжал кулаки.

– Там платят больше, – попробовала аргументировать свой выбор Люба, а потом – на свой страх и риск – пересела к мужу на колени, обняла за шею и прошептала: – Ну что же ты какой у меня глупый? Надумываешь себе чего-то… Потом сам мучаешься и меня мучишь. А ведь я стараюсь, я все для тебя и для Юлечки делаю…

– Да я чего… – тут же замычал Иван Иванович и обнял Любу до хруста. – Я ж ничего. Просто как подумаю, что ты опять… в секретарши, как там, в Перми, все нутро переворачивается. Собственными руками бы придушил. Тебя, а потом и себя.

– Ну, так души, – обронила Люба и подставила мужу шею.

– Юльку жалко, сиротой останется, – стряхнул с колен не ко времени осмелевшую жену Краско и помрачнел. – Узнаю… руки на себя наложу.

– Даже не думай, – бросилась к мужу Люба, повторяя когда-то им же сказанные слова: – Не обижай меня, Вань. Я уж в одной петле побывала, больше не хочу.

– Поклянись, – потребовал от жены Иван Иванович.

– Клянусь, – соединила ладони, словно молящаяся католичка, Люба и распахнула глаза-зеркала, чтобы в них Ваня Краско никого, кроме себя, не увидел.

После этого разговора жизнь у супругов как-то наладилась. Даже Юлька по ночам просыпалась от того, что на родительской кровати одеяло ходуном ходило.

– Пустите меня к себе, – требовала девочка и жаловалась, что не может уснуть.

– Спи-спи, – шепотом приказывала ей Люба. – Это папе страшный сон приснился.

– Мне тоже приснился, – на ходу придумывала сообразительная Юлька и подбиралась к родительской постели.

– Ну-ка спать! – прикрикивал на дочь раздосадованный отец, и Юлька с обидой возвращалась к себе на раскладушку. «Дурак!» – бурчала она себе под нос раз десять, а потом проваливалась в сон до самого утра.

Все в семье Краско было хорошо и правильно, но счастье казалось каким-то ненастоящим. Кратковременным. Особенно остро оно ощущалось по утрам, когда всклокоченный Иван Иванович вскакивал с постели под звон будильника и видел рядом мирно посапывающую Любу. Но уже к обеду на бедного мужика накатывала тревога, и он срывался с места и бежал к общежитию, но домой не поднимался, а, спрятавшись за зарослями бузины, следил, не войдет ли в подъезд кто-нибудь посторонний.

Успокоившись на время, Краско возвращался на завод, рассказывал про вкусный борщ, сваренный женой-кудесницей, и вставал к станку, чтобы в работе забыть о прилепившейся к сердцу пиявке.

– Что с тобой, Ванечка? – встречала его Люба и прижималась так, будто весь день только и делала, что ждала.

– Где была? – довольно строго интересовался у жены Иван Иванович и смотрел куда-то в район переносицы. В глаза – боялся.

– В детский сад ходила по поводу Юлечки, посылку от мамы получила, на почте была. Все, – отчитывалась Люба и расстегивала пуговицы на Ваниной куртке.

– Все-е-е? – грозно уточнял муж.

– Все-все, – одними губами улыбалась Люба и, поднявшись на цыпочки, целовала Ваню в нос.

– Чего мать пишет? – сменял гнев на милость Иван Иванович и шел к накрытому столу.

– Ничего интересного, – торопилась ответить Люба. – Как всегда. Садись, ешь.

– А Юлька где? – интересовался Краско.

– У соседей, наверное, – пододвигала к нему горчицу Любочка и садилась напротив.

– У каких? – допрашивал муж и щедро намазывал горчицу на кусок белого хлеба. И чем злее была горчица, тем добрее становился Иван Иванович, потому что возвращалось к нему утреннее счастье и жизнь вновь обретала смысл. Почти, потому что сердечная пиявка нет-нет да покусывала Ваню Краско, и, чтобы было не так больно внутри, он щипком сворачивал кожу на Любиной груди, пребывая в полной уверенности, что под «лифчиком людям не видно».

– Что это у тебя, мама? – показала пальцем на кровоподтеки любопытная Юлька, наблюдавшая за тем, как Люба переодевается в ночную сорочку.

– Ударилась, – коротко ответила мать и перевела взгляд на улегшегося в постель Краско.

– Неуклюжая какая, – ухмыльнулся он и похлопал рукой рядом. – Иди, давай.

– А? – не расслышала Юлька и вопросительно посмотрела на отца.

– Неуклюжая у тебя мама, – весело повторил Краско и подмигнул дочери. – Все углы собирает. Может, тебе зрение проверить? – повернулся он к жене.