Три жизни Томоми Ишикава
Шрифт:
– Когда вы говорите «можно выяснить», то имеете в виду – гипотетически? Или вы хакер, который умеет разговаривать в двоичной системе и находить шифрованные коды в письмах?
– Для этого не нужно быть хакером. Просто смотришь на исходный код, и где-то там будет IP-адрес. Его надо скопировать и поместить на сайт, который отслеживает IP-адреса, и тогда узнаешь как минимум в каком городе находится отправитель. Если повезет, получишь конкретику.
– Что значит – сайт, который отслеживает IP-адреса?
– Таких сайтов полно в Сети.
– Откуда
– Напротив, мне интересно, почему другие не знают.
– Я немедленно хочу это сделать.
– Не получится, я ведь только что пришла. Выпьем еще пива. А потом я вас кое-куда отведу и покажу одну интересную вещь.
– Что?
– Небольшое нью-йоркское сокровище. Думаю, ваша Бабочка одобрила бы.
Глава 16
У Беатрис портится настроение
Шестеренки крутились, зубцы мелькали, жизнь двигалась дальше. Одним стремительным движением – или, напротив, не двигаясь – день превратился в вечер.
Откуда-то из-за спины подкрался Кот и понюхал туфли Беатрис, потом лодыжки. «Кот!» Ни стыда ни совести.
– О чем вы пишете диссертацию? – спросил я.
– О еде.
– А, да, вы говорили. Люди и еда.
– О том, как мы к ней относимся, от упаковки и хождения за покупками до застольных манер, ритуалов, вкусов, ну и так далее. Я анализирую, какую роль играет еда для людей как для биологического вида и нет ли альтернативных способов ее восприятия, которые могли бы оказаться гораздо полезнее в глобальном, культурном и индивидуальном смыслах.
– Вы всегда так говорите, если вас спрашивают?
– Типа того.
– Боюсь, я совсем не понимаю, о чем речь.
– Ну вот пример. Мы поглощаем в качестве лакомств массу еды, которую считаем вредной для здоровья. Чтобы внушить самим себе ощущение успеха, мы балуем себя лакомствами постоянно и постепенно усваиваем, что успех неразрывно связан с вредной едой. Есть множество других странных идей, например что хорошая еда нуждается в многослойной обертке. Наши пищевые привычки обычно довольно-таки бессмысленны, если присмотреться повнимательнее.
– Звучит интересно.
– Да, очень. И сложно. Очень широкая тема. Придется ее сузить.
– Где вы учитесь?
– В Новой школе.
– В какой Новой школе?
– Здесь есть институт, который называется Новая школа.
– Он правда новый?
– Ну… так себе.
– Вы из Нью-Йорка?
– По большей части.
– В смысле?
– Я много где жила, в основном в пригороде Нью-Йорка или в самом Нью-Йорке. Неподалеку отсюда я училась в старшей школе. А вы? Вы родом из Лондона?
– Нет. Я родился и вырос в Мидлендс.
– Где это?
– В Центральной Англии.
– Да уж, судя по названию.
– Постиндустриальный регион. Довольно странный. Я по нему не скучаю. Впрочем, я вырос в бедном многонациональном районе и горжусь этим. У меня много счастливых воспоминаний о том, как я бегал по узким ступенчатым улочкам в семидесятые годы.
– Семидесятые?
Сколько же вам лет?– Тридцать восемь и три четверти.
– А вы старше, чем я думала.
– А сколько, вы думали, мне лет? – с надеждой спросил я.
– Ну, может быть, тридцать семь с четвертью или около того, – ответила Беатрис, и я приуныл. – Простите. Ваш моложавый вид не ввел меня в заблуждение. Вы женаты, в разводе или еще что-нибудь интересное?
– Нет. Ничего из того, что следует иметь в моем возрасте.
– А что следует иметь в вашем возрасте?
– Дом, машину, работу, которая не отвечает твоим способностям и интересам, жену – или бывшую жену, – детей…
– Да-а… – Беатрис сделала вид, что задумалась. – Вы, считай, толком не жили.
– Все бы отдал, чтобы развестись.
– Не шутите так, – сказала она. – Развод ужасен.
– Жизнь вообще ужасна. Однако это не значит, что нельзя шутить; я бы даже сказал – тем больше повода для шуток.
– Хм. Может быть.
– Выпьем еще? – предложил я. – Или пойдем смотреть ваше нью-йоркское сокровище? Или поедим?
Беатрис улыбнулась.
– Давайте.
– Хотите, по пути пройдем мимо дома номер пятнадцать на Чарлз-стрит, просто чтобы посмотреть, где это?
Ее лицо вдруг застыло.
– Ладно, – согласилась она без всякого энтузиазма, чего я совершенно не ожидал.
Мы пустились в путь, и Беатрис тащилась как черепаха, словно ее внезапно охватила усталость.
– Вы в порядке? – спросил я.
– Да, – ответила она.
Но что-то изменилось – то ли свет, то ли атмосферное давление, то ли еще что.
– Вот Чарлз-стрит, пятнадцать, – сказала Беатрис.
Я увидел зеленый навес, тянувшийся поперек тротуара к проезжей части. Подойдя к двери, я посмотрел сквозь стекло. За ним виднелся длинный вестибюль со столом в дальнем конце; там сидел консьерж. Он поднял голову. Я улыбнулся и отошел. Беатрис, прислонившись к стене, наблюдала за мной.
– Ну? – поинтересовалась она.
– Здесь жила ее няня, – произнес я. – И она сама тоже.
– Откуда вы знаете?
– Та женщина с пианино сказала, что Бабочка жила на Чарлз-стрит, и в записной книжке я прочел, что у ее няни была квартира в Уэст-Виллидж. Здесь.
Беатрис молча смотрела на улицу.
– Кто-то прислал мне отсюда письмо, – продолжал я.
– С чего вы взяли?
– Ни с чего. Но другой точки опоры у меня нет.
– Всего лишь адрес, – скучающе произнесла Беатрис.
– Я хочу зайти и задать несколько вопросов, но не знаю, что сказать.
Она молча снова повернулась ко мне.
– У вас нет оригинальных идей? – спросил я.
– Увы.
– Тогда я подумаю и вернусь сюда потом.
Мы доехали на автобусе до Юнион-сквер, потом на четвертом поезде до Бруклинского моста и вышли.
– Теперь куда? – спросил я.
– Никуда, – ответила Беатрис. – Будем ждать.
– Чего?
– Шестого поезда.
– И куда он идет?