Три жизни Томоми Ишикава

Я широко улыбнулся.

– Спасибо.

Это не был блокнот или записная книжка – в конверте лежало что-то достаточно объемное и хорошо завернутое. Несколько долгих мгновений мы молчали. Я смотрел на Беатрис, слегка удивленный ее молчанием. Она пристально изучала Айрис, а затем на секунду отвела глаза и взглянула на меня. Мы с Айрис снова пожали друг другу руки.

Беатрис пришлось буквально тащить к выходу. Я повернулся и помахал Айрис, когда мы выходили в ворота.

– Господи, она просто прелесть, – сказала Беатрис.

Я разорвал конверт, и мы заглянули внутрь. Я предложил Беатрис первой сунуть руку внутрь, но она отстранилась почти с мелодраматическим ужасом, поэтому я сделал это сам. В конверте оказалось нечто, завернутое в пупырчатый полиэтилен и перетянутое резинкой. Две металлические ложки, три купюры по одному доллару и маленький желтый стикер.

Записка гласила:

Вот исчерпывающее руководство, как полакомиться необычным йогуртом (если пригласишь девушку, ей обязательно понравится). Ступайте в закусочную на Элизабет-стрит, между Бликер и Хьюстон, купите черничный йогурт, потом идите в сад Альберта на Второй Восточной улице, съешьте йогурт ложками, которые прилагаются здесь, посидите на скамейке и насладитесь простотой этого скромного сокровища.

Целую,

Б

Я протянул листок Беатрис. Она прочла записку и перевернула ее, чтобы посмотреть, нет ли чего-нибудь на другой стороне.

– С чего она взяла, что вы будете с девушкой?

– Не знаю.

– У вас много знакомых девушек?

– Есть какое-то количество.

– Давайте никуда не пойдем, – попросила Беатрис.

– Почему?

– Мы же решили погулять в Центральном парке. И я знаю место, где можно купить чудесный йогурт.

– Но, полагаю, сокровище – это не йогурт. Кто-то в закусочной что-нибудь мне даст.

– Не исключено, что яд. Бен, не надо. Ну же. Вы уже большой мальчик и не обязаны делать то, что говорит ваша мертвая Бабочка.

Я промолчал.

– Вы сказали, что хотите отдохнуть. Даже она сама говорит, что вам нужен перерыв. И я больше не хочу ничего, связанного с этой вашей охотой за сокровищами. Не упрямьтесь. Пойдемте в другое место.

Я улыбнулся.

Мы сели в метро на Второй авеню – там, где я вышел четыре дня назад, впервые попав на Манхэттен. На Сорок второй улице Беатрис схватила меня за руку.

– Быстро, выходим, – велела она, и я повиновался. – Сегодня отличный день, и здесь сотни интересных вещей. Мы погуляем. А я буду гидом.

И мы пошли по Пятой авеню, разговаривая, и то и дело Беатрис мне что-нибудь показывала.

– Там французский книжный магазин. Там Рокфеллер-центр. А вон там – Сиграм-Билдинг, в нем ресторан, хозяин которого заказал картины у Марка Ротко, сейчас они в вашей галерее Тейт, в Лондоне.

Мы обогнули зоопарк и заглянули через забор, а затем вскарабкались по каменистой горке к пагоде. Панорама на юге напоминала классический рисунок с видом города сквозь деревья; на севере парк тянулся до бесконечности.

– Ты собираешься написать книгу о Бабочке? – спросила Беатрис, переходя вдруг на «ты».

– Нет, потому что в ней пришлось бы писать про убийства, самоубийства и прочую жуть. А я не хочу. Лучше что-нибудь вроде романа. Может быть, однажды и напишу. – Я достал записную книжку и пролистнул перед глазами у Беатрис. – Я уже начал делать заметки.

Она заглянула на страницы и произнесла:

– У тебя жуткий почерк.

– Спасибо.

– Если будешь писать о Бабочке, значит, придется закончить охоту за сокровищами.

– Знаю.

– Но если ты действительно считаешь, что она кого-то убила, то, наверное, нужно обратиться в по-лицию.

– Знаю.

– И еще кое-что. Мы об этом не говорим, но ты наверняка задумываешься, даже если не совсем уверен, и я тоже думаю.

Сердце у меня забилось, я смутился, но не подал виду.

– О чем?

– Что Бабочка жива.

– Когда мы с тобой разговариваем, все сразу как-то усложняется.

– Но это так, да? – спросила Беатрис. – Тебе, несомненно, приходило в голову, что она, может быть, жива.

– Трудно сказать. Даже представить трудно…

– Почему? Ты регулярно получаешь от нее письма. Она знает, где ты и что делаешь. Знает даже, с кем ты общаешься. Мертвые так себя не ведут.

– Собственная смерть – явно не та шутка, которую выдумывают, чтобы позабавить друзей. Если я начну сомневаться, то сойду с ума. Бабочка мертва. И никак иначе. В противном случае это какой-то безумный заговор или же у меня клиническая паранойя. Я боюсь сойти с ума. Есть вещи, которых я не понимаю, но это еще ничего, мне ведь не обязательно понимать все.

– А как у тебя вообще обстоят дела с девушками?

Я взглянул на Беатрис. Она сменила тему или начала очередной виток разговора, который мы вели?

– Я интересуюсь только теми, которые недоступны или равнодушны, – небрежно ответил я.

– Послушай, надеюсь, ты не рассердишься, что я спрашиваю…

– Продолжай.

– Ты не думаешь, что, может быть, сам немножко влюблен в Бабочку?

Я вздохнул.

– Логичный вопрос. Но – нет.

– Ты, кажется, совершенно уверен.

– Да, потому что уже об этом думал. И мне все ясно. И потом, Бабочка умерла, а еще она – серийный убийца.

– Я понимаю, что твоя охота за сокровищами – занятие довольно грустное и даже мучительное, но в нем есть что-то очень романтическое. Такая милая история. Бабочка провела столько времени, придумывая и готовя для тебя увлекательное приключение. Она сделала тебе необыкновенный подарок, а главное, ты хочешь написать о ней книгу. То есть тоже сделать большой подарок.

– Я действительно люблю Бабочку, только не в романтическом смысле.

– Что, ты никогда не желал ее физически?

– Не думай, что Бабочка непривлекательна; просто у нас об этом никогда речи не шло. Да, так тоже бывает. Иногда мужчине кажется, что женщина прекрасна, но притом ему вовсе не хочется с ней спать.

– Ну да, ну да.

Беатрис явно не поверила.

– А у тебя что? – спросил я.

– Что у меня?

– Как обстоят твои дела с мужчинами?

– Я недоступна.

– Понятно.

– Слушай, если бы ты снимал про Бабочку фильм, кто бы в нем играл?