Три жизни Томоми Ишикава

– Он знал про наш разговор в японском ресторане.

– Да.

У Беатрис был такой вид, будто она кипела гневом, но сдерживалась.

– И он подписался «мистер Ч. Стритни». Я – единственный в мире человек, у которого хватило глупости подумать, будто это имя. Он про меня знает. Знает, что я делаю и когда; а теперь еще знает, о чем я думаю. Он знает все то, что знаешь только ты.

Беатрис несколько раз тяжело вздохнула.

– Кто-то по ее поручению подслушивает, что ты говоришь.

– По чьему поручению?

– Бабочки.

Я огляделся. Долго смотрел по сторонам, но никого не увидел.

– Бабочка мертва, – сказал я. – Но кто-то присылает мне от нее письма, и это ты, ну или ты кому-то помогаешь.

Беатрис прикусила губу.

– Клянусь, я тут ни при чем. Все не так, как тебе кажется.

– А как? По-моему, самое время объясниться.

– Не могу, Бен. – Она подалась вперед и пристально посмотрела на меня. Ее глаза были полны слез, но Беатрис крепилась. – Это не я. Я ничего такого не делаю. Но ты должен понять. Очнись, наконец.

– Что я должен понять?

Она сидела с таким видом, словно больше ничего не собиралась говорить. Я не исключал, что Беатрис сказала правду, и она действительно ничего не делала, но происходившее было как-то с ней связано, и она знала, что происходит. Я с обвинением взглянул на нее, и ей явно стало неловко. Я решил, что вернусь к этому вопросу позже, и перевел дух, ожидая, пока у Беатрис высохнут навернувшиеся на глаза слезы.

– Где находится отель «Челси»? – добродушно спросил я.

– «Челси»… – повторила она, шмыгнула носом и вытерла глаза салфеткой.

– Он что, хорошо известен?

– Ты никогда не слышал про отель «Челси»?

– Нет, извини.

– Удивительно.

– Почему?

– Он знаменит. Там останавливаются художники и музыканты. Если не ошибаюсь, его открыли в конце шестидесятых, и с тех пор он почти не изменился. Там жили многие знаменитости.

– Кто, например?

– Ну, Боб Дилан, Дженис Джоплин. Хендрикс, кажется. Там умер Сид Вишес.

– Покажешь, где это?

Беатрис вздохнула.

– Ладно.

– Ты так только говоришь, а на самом деле, по-моему, тебе совсем не хочется.

– Будет проще, если я пойду с тобой.

Я не стал спорить.

Беатрис перестала быть случайной знакомой, она сама это признала, хотя я понятия не имел, кто она такая. Я ничего не понимал, меня мучило беспокойство. Я не выказывал волнения, потому что Беатрис, казалось, переживала еще сильнее. Она молчала по пути к отелю «Челси» и не смотрела на названия улиц и номера домов. Она хорошо знала дорогу. Я мог бы и догадаться.

Стены вестибюля были увешаны цветными рисунками. На меня уничижительно уставилась лошадиная голова. Сверху свисала какая-та штука на веревке.

– В основном это все отдали в уплату за жилье художники, – пояснила Беатрис.

Мы миновали человека за столиком, который улыбнулся и поздоровался, свернули налево и стали ждать лифт.

– Куда мы идем? – спросил я.

– Ш-ш.

Когда мы вошли в лифт и дверь закрылась, Беатрис сказала:

– Нам надо на крышу.

Мы вышли на десятом этаже и поднялись по лестнице к двери, на которой было недвусмысленно написано, что дверь подключена к сигнализации и проход воспрещен.

– Сюда вообще-то нельзя, – объявила Беатрис, толкнув дверь.

– А сигнализация не сработает?

– Никакой сигнализации нет.

– Откуда ты знаешь?

– Я знакома с одним человеком, который иногда тут живет.

– Дежурный тебя знает?

– В лицо, по крайней мере.

– Почему ты злишься? – поинтересовался я.

– Такое ощущение, что мной манипулируют.

– Да. Но кто?

– Тот, кто направил тебя сюда.

– Бабочка?

– Ты, кажется, сказал, что она мертва?

В насмешке прозвучала горечь.

– Да.

– С чего она взяла, что ты сможешь выбраться на крышу без моей помощи?

– Я совершенно не способен сделать что-либо сам.

– Ты бы даже не узнал, что здесь в принципе можно выйти на крышу, если бы не я.

Крышу разделяли на сектора ступеньки, трубы, желоба, решетки. Еще там торчала водонапорная башня. Кое-где виднелись маленькие садики. Отсюда открывался совсем иной вид на Нью-Йорк. Я видел крыши более низких зданий и стоял на одном уровне с высокими шпилями водонапорных башен, которые вздымались со всех сторон. Небоскребы – коричневые, например в районе Манхэттенского моста, и серо-белые (в том числе Эмпайр-стейт-билдинг) – тянулись к небу над моей головой. Нью-Йорк отсюда казался намного больше и объемнее. Выше, грязнее, старше, новее…

– Нужно найти маленькое дерево.

– Тогда оглядись.

– Я не хочу залезать в те садики. Наверное, это запрещено.

– Сюда вообще запрещено выходить. Давай, ищи свое деревце. Оно рядом.

– Ты знаешь, где оно, – обвинительно заметил я.

– Да.

– Ну так покажи мне.

– Нет. Ты должен найти сам.

– Не хочу.

– М-м. Это бунт, – произнесла Беатрис с ехидной усмешкой.

– Где деревце?

– Не скажу.

– Тогда пойдем отсюда.

Она уставилась на меня.

– Что, правда?

– Ну да.

– И у кого теперь плохое настроение? Почему ты не хочешь его искать?

– Потому что ты знаешь, где оно. Я больше не хочу играть. Слишком много событий, о которых я не просил; совпадений, о которых старался не думать, чтобы игра не прервалась, ну или чтобы не расстраивать тебя. Но теперь играю уже не я – играют мной. Я стал игрушкой, а не товарищем по команде. Ты сказала, что злишься, потому что тобой манипулируют, но вопросы, которые я так и не задал, предназначены тебе. Я не знаю, что ты делаешь, а ты не рассказываешь. И еще кое-что. Это ты манипулируешь мной, и я понятия не имею зачем.

– Я не могу объяснить; я вообще не хотела с тобой связываться. Честное слово, мной тоже манипулируют. – Беатрис понизила голос. – Мне нравилось вместе искать сокровища, это было весело. Ты очень забавный. Но теперь я стала частью какого-то замысла против своей воли и оказалась в неловком положении. Я вынуждена лгать и недоговаривать, только для того чтобы твое приключение развивалось по плану.

– Чьему плану?

– Твоей подруги Бабочки.

– Бабочка умерла.

– Да, ты все время так говоришь, но есть масса доказательств обратного. Видимо, ты – тот самый человек, который может разгадать загадку.