Три жизни

Враги сожгли родную хату, Сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, Кому нести печаль свою?

Старухи вели горестный рассказ от имени солдата, а Слава вторил им на гармони. Лицо у него суровое и только мокрые глаза выдавали, как он тоже переживает и волнуется. Втроем, чуть охрипшими голосами дважды повторили:

И пил солдат из медной кружки Вино с печалью пополам…

Федосья с Марией всхлипывали и сморкались в платки, а Слава прильнул левым ухом к сжатой гармошке и шептал: «И-и эх, ять твою ять!»

Первой очнулась хозяйка. Она молча налила всем по кружке свежего чая и всплеснула руками:

— Девоньки, бабоньки, мужики! Ай и полно кручиниться, нынче праздник у нас! Кум! Давай веселое!

— Верно, верно, кума!

Гармошка широко распахнулась, ярко заголубела незабудками во всю грудь Славы и озорно расплеснула «улошную». Ноги у него заходили ходуном, Федосья проворно вскочила с лавки, подбоченилась и отчаянно пропела:

Сколько раз я зарекалась Под гармошку песни петь, Мой-ет боля заиграет — Не могу я утерпеть!

Мария ненадолго прикрыла рот концом платка, а когда откинула — с лукавинкой вывела:

Проводи, боля, до дома И послушай у окна, Как родители ругают За тебя за варнака! Эх, пол земляной, Потолок жердяной. И пошли мои пимы —

запошваркивали! — зычно гаркнул Слава и так горделиво вскинул голову — хоть и впрямь с профиля чекань медаль.

Дробить, дак дробить, Чтобы выходило. Такого любить —

Чтобы сердце ныло! — пошла на круг Федосья, четко выстукивая каблуками башмаков.

Соловей через боярину Лети, не уколись. Боля с новенькой матанечкой

Меня поберегись! — отозвалась Мария и поплыла навстречу подружке.

Черная черемуха День и ночь крошилася, Я об милом тосковала,

Хлеба есть лишилася. — Снова задробила Федосья, а Мария — Славе:

На черемуховый цвет Навалился белый снег. На тебя, мой ягодиночка, У нас надеи нет!

Слава яростно наигрывал и «задел» Марию:

Пошла плясать — Улыбнулася. Не тогда ли ты мене Поглянулася! Что же я наделала — Срубила черемшиночку. Что же я наделала —

Сгубила ягодиночку! — дружно пропели старухи, и на звонкую дробь затенькали ответно в рамах стекла. И опять они:

Ягодина, ягодина, Ягодина, ты дурак. Ты везде меня нахаял, Я тебя нигде, никак! Эх, милка моя Припечаленная! Выйди замуж за меня.

За отчаянного! — подскочил с табуретки Слава. Федосья с Марией не сдавались:

Серы уточки летели, Прям амбара скрякали. С дорогим-то рассчиталась, Только счеты сбрякали! Грубияночка моя, Сколь она и дельная, Сорок юбок одевала,

Как корова стельная! — съязвил Слава, а подружки:

Милый мой, картовна шаньга. Шанежка не мазана. Ты скажи, картовна шаньга, Чем я не уважила?

Слава прошелся с гармонью вприсядку, невзначай сронил табуретки и притворно застонал:

Зачем вы меня Напоили пьяную? Оказала весь характер, Совесть окаянную…

— Ух, ух, на брюхе пух! — проголосили старухи и, растрепанные, усталые, повалились на лавки. Слава присел на пол, рукавом рубахи утирал пот и запаленно хватал воздух.

— Ну, оторвали, ну, оторвали! — восхищенно прищелкнул он.

— Кваском, кваском сейчас я вас остужу! — спохватилась Федосья и кинулась в горницу. Кто-кто, а она на всякий большой праздник готовит ядреный квас на листьях вишни и смородины, на цветах душицы и зверобоя. Все хвалят ее квас, а электрики-квартиранты, тянувшие высоковольтную линию, с кваса и отходили после получки. Напарятся в бане и прямо из трехведерной кадки черпают деревянным ковшом.

Пока угощались, пели и плясали, за окнами посерело, небо затянул морок и ставнями запостукивал южный ветер. Тогда-то и забежал Вовка — внук Федосьи.

— Не ко времени, баба, а? — задержался у порога парень.

— Что ты, что ты, внучек! Песнями да пляской праздник отмечаем, а я тебя с утра заждалась, — обрадовалась Федосья и проворно поставила угощение Володьше: — Садись, мы на который ряд уж поели!

— Отец, Володьша, чем занимается? — оживился Слава.

— На охоту ходили!

— Двоем?

— Не, из города еще трое приехали. Дядя Коля с друзьями.

— Кольша! Слышь, Володя, позови их сюда, и отец пущай идет вместе с ними. У нас репетиция окончилась, а с Колей виделись еще весной. Больно охота поговорить с ребятами. Как охота-то?

— По зайцу взяли, — дожевывая шаньгу на ходу, крикнул Володька уже из сенок.

— Ну, бабоньки, перекур! Скоро ребята заявятся — новостей со всего света принесут, — распорядился Слава и убрал гармонь на верхний голбчик.

— Ладно, беседуйте на здоровье, а мы к Мане сходим, управимся по хозяйству, — ответила Федосья, и обе стали одеваться. Они бы тоже не прочь послушать умных людей, да недосуг. Праздник праздником, а домашнюю работу никто не сделает за хозяек — будь то город или деревня.

IV

Дед Слава привычно и быстро управился по хозяйству. Накормил болтушкой кабанчиков Борьку и Степку, подоил корову Юльку и кинул ей в кормушку пластик прошлогоднего сена — нынешнее не скоро вывезешь трактором, ждать придется, когда глыбы и кочки засыплет снегом. Прибирался и успокаивал себя, вслух подтрунивая над Настей:

— Напрасно, напрасно ты возрадовалась волюшке, дорогая женушка! Запой ныне не получится: вина в городе не расстараешься, у «княжны Мери» запаса и в добрые годы не водилось. Выхалкаете с ней бражку, и, хошь не хошь, а заявишься домой, каяться и божиться в ногах у Славы!

Однако на душе у него было неспокойно, разговор с приезжими охотниками взбудоражил и зародил тревогу. Да и голова побаливает, уж больно криклив лесотехник Вадим — чернобородый, весь всклокоченный и заводной. Как только ребята дюжат: ни единого слова нормальным голосом не вымолвит, крик да крик, а то и заорет, как бешеный.