Три зимовки во льдах Арктики

Несколько минут спустя к судну подбежали, наконец, долгожданные Буйницкий и Гаманков. Усталые, запыхавшиеся, они остановились у широкой трещины, образовавшейся на месте гидрологической палатки, и с удивлением оглядывались вокруг, не узнавая внезапно изменившегося пейзажа.

– Шлюпку!
– закричал Буйницкий.
– Не перепрыгнем. Но едва успели спустить шлюпку, как вдруг края трещины с жестким шорохом сошлись, и Буйницкий с Гаманковым в два прыжка очутились у трапа. Торопясь и перебивая друг друга, они начали рассказывать о том, что с ними произошло.

Оказывается, заканчивая свои магнитные наблюдения, Буйницкий даже не подозревал, что у корабля происходят такие крупные передвижки. Правда, он слышал звуки торошения, но мы все так привыкли к этой музыке, что она обычно не вселяла в нас особой тревоги. Поэтому, закончив работу, Буйницкий подозвал Гаманкова, который, как всегда, прогуливался с карабином за плечами в стороне от снежного домика, и они уселись под каким-то ропаком покурить и поболтать. Неожиданно на корабле раздались выстрелы. В темноте замелькал огонек факела. Буйницкий и Гаманков почувствовали, что лед под ногами у них дрожит, и...

Но они так и не успели закончить рассказ о своих приключениях. Их прервал сигнал общей тревоги:

– Все по своим местам, в полной готовности к выходу на лед!..

Именно теперь начинаются решающие минуты сжатия. Преодолев какое-то невидимое препятствие, льды ринулись на корабль. Все вокруг нас кипит и клокочет.

Справа по корме - открытая, черная, как аспид, дымящаяся от мороза вода. Слева - ломающиеся, сокрушающие друг друга ледяные глыбы. А с юго-востока, прямо в нос кораблю, наступает угрюмый зеленовато-белый вал.

Льды вплотную прижались к носу, жмут, давят на него. Пока «Седов» противостоит им своей мощной грудью, у него есть еще надежда на спасение. Но стоит ему повернуться к наступающему валу слабым бортом, и лед вспорет ему стальное брюхо, как нож рыбака вскрывает рыбу, - ни одно судно в мире не смогло бы противостоять такому мощному фланговому удару.

Корабль дрожит от напряжения. Но вот происходит нечто непредвиденное: начинается какой-то странный круговорот льдов. За кормой гигантское поле движется справа налево с такой легкостью, словно это кусок парафина, а не тяжеловесная льдина весом в сотни тысяч тонн.

– Пронесло!
– тихо говорит со вздохом облегчения Андрей Георгиевич.

Но радоваться еще рано: справа наступает льдина. Она цепляется за нос корабля и увлекает его за собой.

«Седов» со стоном разворачивается на пяти градусов, потом еще на пять, на десять, на двадцать... Вот-вот он станет бортом к наступающему валу. Мы молча стоим на палубе, бессильные чем-либо помочь кораблю, немые свидетели грозной бури.

Тем временем Александр Александрович Полянский, связавшись с радиостанцией мыса Челюскин, передает мое донесение, адресованное в Главсевморпуть:

«Состояние окружающего лада таково, что выгружать на него что-либо с судна невозможно. Подвижки льда продолжаются. Выходу экипажа на лед все приготовлено. Держим ежечасную радиосвязь с Челюскиным. Судно пока повреждений не имеет...»

Да, пока что судно повреждений не имеет. Но льды упрямо разворачивают его все дальше влево. К 22 часам нос корабля отошел на 30 градусов от своего первоначального положения. Еще немного - и льды расплющат судно. И только в самое последнее мгновение счастье поворачивается к нам лицом: у правого борта почти бесшумно нагромождается гигантская подушка совсем молодого льда. Она принимает на себя давление кормы, и корабль внезапно замирает на месте, упрямо выставив свой могучий форштевень навстречу грудам льда, катящимся с юго-востока...

Гигантский ледяной вал прокатился мимо нас, двигаясь все дальше и дальше на север. Его рокот постепенно стихал. Лишь изредка грубый голос катящегося вала врывался в нестройный хор бушующих вокруг нас льдов, всякий раз подавляя его своим хриплым звучанием.

Теперь мы были в относительной безопасности, хотя у правого борта продолжалось сжатие. Но что испытывали в эту минуту наши товарищи - Соболевский, Бекасов, Гетман и Мегер, отправившиеся час назад к аварийным базам? Во мраке ночи смутно мелькал красноватый огонек факела, установленного ими на льду возле палаток. Этот крохотный огонек действовал успокаивающе, - он свидетельствовал, что люди достигли базы и ожидают там, пока сжатие утихнет. Но с каждой минутой огонек факела уменьшался и становился все более тусклым, - льдину, на которой находились наши четыре друга, необыкновенно быстро уносило на север.

И вдруг на льду у палаток взвилось яркое белое пламя. Что это? Пожар? Сигнал бедствия? Раздумывать было некогда. Я подозвал Андрея Георгиевича:

– Берите с собой Алферова и Шарыпова и отправляйтесь к Соболевскому. Сжатие идет к концу. А в случае чего мы тут как-нибудь обойдемся и сами...

Прошло два долгих томительных часа, пока мы узнали, что произошло у палаток. Было уже далеко за полночи, когда из мрака послышались шаги людей, смех, веселые шутки. Все объяснилось очень просто. Оказывается, желая согреться, наши товарищи вытащили из аварийного запаса паяльную лампу и разожгли ее. Яркий свет этой лампы ввел нас в заблуждение.

У палаток остались дежурить Гетман и Алферов; все остальные вернулись на корабль: сжатие утихло, и непосредственная опасность помещенным в палатках запасам продовольствия и снаряжения уже не угрожала.

Андрей Георгиевич доложил, что палатки унесены за полтора километра от корабля и что на пути к ним лежит изломанный лед. Поэтому доставить запасы поближе к кораблю не так просто.

После долгого аврала и трудной прогулки к аварийным базам люди смертельно устали и хотели спать. Но всем нам было не до сна, - мы хотели возможно быстрее выяснить, во что превратило сжатие старое паковое поле и что осталось от нашего хозяйства, которое мы с таким трудом и прилежанием налаживали в течение трех месяцев.

Люди зажгли факелы, фонари и разбрелись по льду. Огоньки блуждали, словно светляки. Спотыкаясь и падая, проваливаясь в трещины, мы с трудом пробирались от одной льдины к другой. Все вокруг было ново и незнакомо. В самых неожиданных местах находили разбросанные багры, пешни, доски, бочки с горючим.

Часть наших запасов была унесена на север, другая часть на восток. А склад аммонала, оборудованный под высоким торосом, отъехал на 200 метров к юго-востоку. Снежный домик, служивший для магнитных наблюдений, вообще найти не удалось. Он как в воду канул. Казалось, словно какой-то арктический Гаргантюа хозяйничал здесь в течение этих пяти часов, разбрасывая, перемешивая, ломая все, что мы соорудили на нашей льдине. Теперь надо было начинать организацию баз с самого начала.

Только под утро мы прилегли отдохнуть, не раздеваясь, - готовые в любую минуту вскочить и продолжать авральную работу. На льду у аварийного запаса дежурные сменялись каждые четыре часа. Оставшийся на вахте Андрей Георгиевич до утра не смыкал глаз, чутко прислушиваясь к грозному гулу движущихся льдов. Изредка отголоски сжатия снова достигали «Седова», и тогда судно вздрагивало, заставляя измученных людей просыпаться.

Утро 13 ноября было таким же темным, ветреным и морозным, как все предыдущие. Подвижки льда не прекращались. То ослабевая, то усиливаясь, сжатия беспрерывно громоздили торосы возле корабля. Мы не могли пассивно ждать полного прекращения этой сутолоки: до тех пор, пока аварийные запасы были хаотически разбросаны где попало, нельзя было поручиться за, их судьбу. И после короткого отдыха мы принялись за розыски новой надежной льдины, которая могла бы заменить размолотое на куски паковое поле.