Трибунал для судьи

Поднявшись на этаж, я открыл дверь. В лицо сразу пахнул такой родной аромат Сашиных духов и нашего уютного гнездышка. В квартире пахло Сашей, независимо от того, была она дома или нет. Скинув куртку, я первым делом подошел к автоответчику. Молодец, Макс! Вынув кассету, он вставил в гнездо другую, перемотав на начало. Нет, есть все-таки в этом парне рациональное зерно. Таких называют – «опер от бога». Такие люди никогда ничего не забывают и никогда ни на чем не прокалываются. Я отмотал кассету на начало и нажал кнопку воспроизведения.

Председатель моего суда напоминал мне, что скоро заканчивается отпуск. Я это лучше него знаю, черт побери!

Боря Каплаух сообщал, что теперь мы играем в футбол не по четвергам, а по субботам. Спасибо, Борис, но мне сейчас только футбола не хватало.

Иваныч осведомлялся, не скопилось ли у меня пустой тары. Алкаш продажный. За две сотки начал мое приключение.

Пащенко?!

– Антон, если ты дома, то немедленно возьми трубку. Если нет – обязательно мне перезвони. Брось страдать ерундой. Нужно во всем разобраться. У тебя, в конце концов, все-таки должны остаться мозги.

Мозги… Вот их-то мне скоро и вышибут. Те, что остались и продолжают кипеть. Зачем ты мне звонишь? Я боялся того, что позвони я ему – и все. Он меня проведет, как лиса курицу. У Пащенко было столько времени подготовить этот разговор, что теперь он меня, обессиленного, как мальчишку обманет.

Я прошел на кухню и распахнул холодильник. «WHITE HORSE», обидно обозванный Иванычем «Вите Хорсе», стояли там, где я их оставил. Жаль, нет пива. Но виски тоже подойдут. Войдя в зал, я рухнул в кресло и свинтил с бутылки крышку.

Зачем ты мне звонишь, Вадим? У вас есть моя собака. Отдайте ее немке, получите бабки, «поколите» по справедливости да угомонитесь! Приложившись к бутылке, я с удовольствием почувствовал, как горячий напиток приникает внутрь. Зря винят тех, кто так снимает стресс. Мне уже стало лучше. Если, конечно, не надираться ежедневно, как Иваныч, то это самый лучший способ расслабиться. Я ощущал, как в воспаленной голове затихает бурный процесс. Это можно сравнить с чайником, доведенным до кипения. Вот он бурлит, бурлит… Кажется – сейчас взорвется! Но вот – щелк! – кипение затухает и наступает успокоение. Лишь усталый пар, выходящий из-под крышки…

Я сделал еще глоток и стал вспоминать свой неожиданно нелепый телефонный разговор с Виолеттой. Она даже не колебалась. Спросила первое, что пришло в голову – «Вадим»? Почему, не «Ступицын»? Не «Гурон»? Впрочем, человека, с которым она познакомилась на выставке, по кликухе она величать не станет. Она бы его по имени назвала. Как там Гурова-старшего зовут?

У меня бывают моменты, когда кажется, что через мозг прошла молния. Это был тот самый миг.

От неожиданности я даже выпрямился на кресле.

Мать моя…

Передо мной, как на экране монитора, возникли строчки из уголовного дела десятилетней давности. Это был тот самый случай, когда по моей «прокурорской» информации районные опера задержали Гурона за вымогательство у лиц кавказской национальности. Когда потом потерпевшие резко изменили свои показания и Гуров «отскочил»!

«… В 17.00 на овощном рынке Центрального района был задержан за вымогательство у гр-на Нукерова гражданин Гуров Вадим Алексеевич, 1962 г.р.»…

Вадим Алексеевич!

ВАДИМ!

Мать моя!

В бутылке оставалось еще около ста пятидесяти граммов виски, и я влил их в себя одним махом.

Вот кого Виолетта Штефаниц назвала, когда я позвонил ей по телефону! Она разговаривала не с Пащенко, а с Гуровым! Вот почему родилась ее непонятная фраза: «Вы сегодня как-то странно изъясняетесь»! У всех юристов одни и те же акценты, хотят они этого или нет. Я говорил языком Пащенко, поэтому она меня плохо понимала. Потому что с ней нужно было разговаривать языком Гурона!

Во мне перемешивались разнозвучащие аккорды. Чувство вины перед Пащенко, понимание того, что ситуация кардинально меняется, прилив сил…

Дотянувшись до автоответчика, я сдернул трубку. В голове плыл легкий туман расслабления от выпитого на голодный желудок спиртного. Я еще не забыл номер домашнего телефона своего друга? Только бы не ошибиться, только бы все было так, как я понял это сейчас.

– Алло… – Я не узнал свой голос.

– Антон, ты? Слава богу.

Мы сидели и долго молчали. Он ждал, пока я начну говорить, а я не знал, как начать объяснение в том, что своего лучшего друга я принял за сволочь.

– Вадим… Скажи мне, что ты никак не связан ни с Штефаниц, ни с Гуровым, ни со Ступицыным. Скажи мне, что ты не имеешь никакого отношения к этому делу!

В другой раз он отматерил бы меня так, что я бы больше никогда не делал подобных просьб. Но сейчас ситуация зашла очень далеко. И он это понимал. Поэтому спокойно ответил:

– Я клянусь тебе, Антон.

Ошибка, которая заставила меня, словно бесконечную веревку, намотать на локоть такую же череду последующих неверных ходов. Я ошибся. И сделал это там, где было наиболее надежно и прочно. Сломался не на самом тонком месте, а на самом крепком.

– Ты мне нужен… Ты просто не представляешь, как ты мне нужен…

– Я знаю, – просто сказал он. – Мне тоже без тебя плохо. И Саше.

– Саше? Ты знаешь, где она?!

– Она у моей тетки в деревне. Это Пермяков по моей просьбе увез ее из Москвы. Иначе ее бы взяли, Антон.

Перед моими глазами плыл сизый туман.

Вадим забрал мою жену из Москвы за несколько часов до того, как за ней приехали люди Гурона.

«Они только что на пол не плевали…»

Вадим позаботился о моих проблемах и моей жене лучше, чем это сделал я сам. Прокурор мгновенно сделал то, что я был просто обязан сделать в первую очередь. Прежде чем бросаться в драку, мне нужно было укрепить тылы и подготовить базу. А я закрыл глаза и бросился вперед, позабыв обо всем. Где же свойственный тебе холодный расчет, Струге? Где же твоя вера в друга?

А друг как был, так и остался настоящим. Я клял его по телефону, обвинял в сволочных делах, а он, стиснув зубы, терпел и молча спасал меня и нашу дружбу.

– Не молчи, Антон… Все будет нормально. – Я чувствовал, что ему тоже нелегко дается этот разговор. – Ты из дома звонишь? Я сейчас приеду.

И он повесил трубку.

А я держал свою в руке. Смотрел на нее и с трудом сдерживал рвущееся желание бить ею о голову до тех пор, пока она не разлетится вдребезги. Впервые в жизни я себя презирал.