Тридцать ночей

На мгновение он прикрыл глаза, выглядя при этом так, будто собрался начать выстраивать баррикаду из аргументов против Хавьера, ICE или самого себя. Я перевела разговор на то, что всегда, как мне казалось, улучшало его настроение.

— И кстати, если я отдалюсь от Хавьера, что тогда произойдёт с написанием картины?

— Сейчас, когда я знаю, что это может навредить твоему будущему, написание может ждать хоть век, пока я обеспокоен.

Он поднял нож и управился со всеми остальными овощами.

Может быть, дело было в его быстрых движениях или в известии о том, что он отказывается от того, что свело нас вместе, но пустота вновь расширилась в моей груди.

— Но ты был так ревностно настроен на написание этой картины, — сказала я, мой голос был робким. — Ты сказал, что на картине я всегда буду принадлежать тебе.

Я вылила куриный бульон в кастрюлю, так как мои глаза горели от непролитых слёз. Водород, 1.008 -

Он поднял моё лицо, заставляя меня посмотреть на него.

— И я, по-прежнему, придерживаюсь этого заявления. Эта картина — только там ты должна мне принадлежать.

Он пристально всматривался в меня, когда его слова окончательно истолковали его фантазию. Он желал не только вечности. Он хотел ещё и отдалённости.

Запаниковав, я начала искать пути удержать его рядом с собой немного дольше. Мне всегда придётся бежать вперегонки со временем в отношении его? Если не от ICE, то от его прошлого?

— Солисы устраивают вечеринку в честь моего выпуска в следующее воскресенье. Не хотел бы ты быть моим спутником?

Он прислонился к столешнице и притянул меня в свои объятия, вздыхая. Прозвучало это не очень радужно.

— Мария приготовит карнитас. Никто не может устоять перед ним, — сказала я, кладя голову на его обнаженную грудь.

Его кожа была теплой, благоухающей сандалом и нами.

— Антонио расскажет тебе всё о том, насколько прекрасна Америка и, может быть, даже возведёт монумент в твою честь, узнав, что ты морпех, — лепетала я, поскольку он хранил молчание. — И мои маленькие сестрички прожужжат тебе все уши о Перси Джексоне⁵¹. Соглашайся, будет весело.

Я подняла на него взгляд. Так как я перечислила всё то, что составляет мою жизнь здесь, я хотела, чтобы он пошёл не только ради меня, но и ради себя. Для того чтобы он смог заняться чем-то веселым и нормальным ради разнообразия. Вышел из своего стеклянного дома и стал частью мира, за который он боролся.

Его взгляд был мягким, но всё остальное в его лице было ожесточённым, словно было выковано из стали. Он очень нежно отстранил меня.

— Нет, Элиза.

— Почему нет? Мы будем вести себя очень осторожно. Я всегда буду держать свою руку на твоей талии. Бенсон тоже пойдёт с нами. Я буду следить за тем, чтобы никто не подкрался к тебе, я обещаю.

— Нет.

— Но ты же ходил со мной пить кофе, и был на презентации, и на работе?

— Да, в некоторых ситуациях, я могу сохранять контроль — но не на вечеринке с детьми.

— А что насчёт моего выпуска? Там была целая толпа людей.

— Я стоял по другую сторону лужайки, прислонившись к дереву. Бенсон находился "в свите".

— Но —

— Никаких "но", никаких "если", никаких "и", Элиза. Именно поэтому я прекращаю это.

Воздух стал неподвижным. Как же быстро прошлое может ошеломить будущее! Всего одно мгновение, один взгляд, одно слово, и мы вновь стали не более чем те, кем мы были в нашем самом худшем положении. Я попыталась дышать, когда наши с ним прошлые жизни столкнулись. Потому что даже если на этот раз это были его демоны, и, несмотря на то, что я расслабилась, я всё ещё была той девочкой в той самой больничной рубашке четыре года назад, подобно лунатику идущей в морг.

— Элиза, детка, посмотри на меня.

Он обвил руками мою талию и подвёл меня к кухонному столу, впоследствии усадив на свой стул. Он опустился передо мной на колени и обхватил руками мои запястья, сродни наручникам.

— Элиза, неужели ты не понимаешь? Если я продолжу это, я дам тебе грин-карту, но отниму у тебя жизнь, которую она тебе может дать. Всё то, над чем ты работала последние четыре года, всё то, что ты создала вот этими самыми маленькими ручками, — он поцеловал их и взглянул на меня, — ты потеряешь. Наши миры не могут сосуществовать. И помни, что я всегда чрезвычайно опасен, когда ты рядом, — его голос сделался твёрдым на последней фразе.

Возможно именно поэтому, мой разум зациклился именно на этом и игнорировал остальное. У меня перехватило дыхание, когда идея посетила меня.

— Но если я успокаиваю тебя, не должно ли это влияние притуплять и плохие воспоминания?

Он покачал головой.

— Нет. Ты успокаиваешь меня, да, но ты не можешь стереть воспоминания об изуродованных детях или об изломанном теле моей матери или м —, — он замолчал, будто произнесённая исключительно одна единственная буква была излишней. Тишина оглушала.

— Но даже травмирующие воспоминания могут переписать сами себя, не так ли? Нейронным проводящим путям всего лишь требуется новый стимульный материал, новые ассоциации —

Он прикрыл руками мне рот.

— На протяжении длительного периода времени, возможно, но не с моими воспоминаниями.

Моё сердце стало усиленно колотиться, когда я направила разговор с ним именно туда, куда и хотела.

— Так если мы проведём вместе много времени, может быть тогда я смогу помочь тебе?

Его лоб изрезало морщинами, а челюсть сжалась, когда он раскусил мой план. Его ноздри расширились.

— Нет! — произнёс он настолько резко, что я отпрянула назад к спинке стула.

Он выпустил мои запястья и поднялся с колен. Он закрыл глаза, сдавив пальцами перегородку носа. Казалось, будто он считал в уме. В итоге, он сделал глубокий вдох и посмотрел на меня. Сразу же его глаза осветились, и я поняла почему. Они осветились спокойствием.

— Мне очень жаль, — сказал он, его голос звучал мягче. — Я не хотел тебя напугать. Но нет, ты не можешь мне помочь. Даже если я позволил бы тебе провести время со мной, чего я не сделаю, ты ни за что не сможешь продержаться слишком долго, а даже если и сможешь, некоторые воспоминания я никогда не решусь стереть из своей памяти.

Воздух застрял в моих лёгких, когда, наконец, я осмыслила только что услышанное. Не потому, что он сказал, что я ни за что не продержусь — несомненно, это не имело никакого значения. А потому, что он взывает к этим ужасным трагическим событиям свою память. Он оберегает их.

— Почему нет? Если это поможет тебе?

Он покачал головой, стоя прямо, почти что вызывающе.

— Потому что я не хочу этого.

Его взгляд снова обратился к виду по ту сторону окна, точно также как он делал, когда рассказывал о своей матери.