Тридцать пять родинок

Потом в отделении милиции нас рассортировали, тех, кому не было восемнадцати, и правда отпустили очень быстро, записав все данные и вызвав родителей.

Когда маманя приехала за мной, было уже около полуночи. Насупившаяся и заплаканная, маманя везла меня домой на такси. Я долго молчал, но почти у самого дома твердо обещал ей, что больше болеть ни за кого не буду. Я действительно так решил. Почему?

Если бы хоть кто-нибудь из ползущей машины сбежал на волю через вырванный люк, я бы никогда такого не сказал, наверное.

Но никто, ни один не посмел сбежать, и именно поэтому я понял, что такое толпа, и понял, что не хочу быть в ней.

Вот с тех пор я и не смотрю футбол и ни за кого не болею.

Да, письмо из милиции в школу все-таки пришло, и мой авторитет на какое-то время действительно поднялся на огромную высоту. Ну, хоть что-то.

Про бабочку

Помню, в девятом классе, в самом конце мая, решили мы прогулять школу на денек и сбежали на ВДНХ.

День такой хороший выдался — грех было не прогулять.

Сбежали мы вчетвером: мой дружбан Димон, его девчонка Светка и ее подружка Аня.

Симпатичная была эта Аня — всем хороша, но смущало меня в ней только одно — она была не то что конопатая, а типа вообще. Причем круглый год. То есть у нее на теле, наверное, живого места не осталось; на физкультуре она единственная во всей школе носила футболки с длинным рукавом, но то добро, которое у нее было, спрятать даже под длинным рукавом оказывалось нереально — у нее веснушки были даже на ушах, даже на пальцах, под ногтями и то попадались. Блин, я сам тогда считался рыжим, хоть и вполне себе блондин, но чтобы таки-и-ие конопушки… Это было уже чересчур.

А я как раз тогда неровно дышал на другую девчонку, Лариску (ах, Лариска!), но она с нами прогуливать не захотела, как я ни уговаривал, — ей надо было закрывать перед концом полугодия какие-то долги или замечание получить боялась, непонятно. Но короче, отправились мы туда вот такой четверкой.

Димка со Светкой сразу начали обниматься, еще по дороге на остановку, ну и эта Аня тоже типа нажимает — я иду себе, иду и тут вдруг чувствую, у меня как-то незаметно в руке ее ладошка оказалась. Ладно, пусть ладошка, думаю.

В автобусе в начале буднего дня народу было немного, я уселся у окна, а Димка со Светкой даже садиться не стали, втиснулись в закуток за задней дверью и сразу вовсю начали обжиматься, а эта Аня садится рядом со мной и все разговоры какие-то заводит, пока я в окошко смотреть пытаюсь. Блин, а я все таращусь на улицу и представляю, как бы было здорово, если бы вместо этой конопатой Ани с нами сейчас была Лариска, мы бы сейчас тоже обжимались…

Доехали мы до ВДНХ и сразу пошли на лодочках кататься. Пока до пруда шли, Аня опять все ко мне притиралась и притиралась, я упирался как мог — куда там до меня оловянному солдатику! Но на лодочках я сломался.

Толи случайно, то ли нарочно, но эта Аня уселась в лодочке на скамейку, совершенно бесстыдно задрав коленки, а какой нормальный девятиклассник может устоять при виде девчачьих трусов? Дальше — больше. Потом мы пошли на американские горки, там Аня картинно пугалась и, зажмурив глаза, бросалась мне на грудь. Блин, ну грех было ее не прижать покрепче, чисто чтобы не волновалась, а там уже здоровый пацанский организм незаметно довел до поцелуев и до руки под юбкой.

Но вот тут, когда все как-то так само по себе уже катилось ясно куда, дернул меня черт поймать бабочку.

Бабочка была совершенно необыкновенная. Не то чтобы совсем махаон, но раза в три побольше обычных шоколадниц. Толи ее занесли с какими-нибудь экзотическими цветами в Ботанический сад и оттуда она прилетела на ВДНХ, а может, она и сама по себе была каким-то особенным достижением народного хозяйства, не знаю — но выглядела она просто необычайно красиво. И как нарочно, пролетев мимо нас, помахав у нас под носом неоновыми крыльями, уселась на какой-то цветок на клумбе и, словно замерзнув, замерла.

Никому даже и в голову не пришло пытаться к ней подойти, я так думаю, никто даже глазам не поверил, все подумали, что такое им могло только почудиться. А я парень без комплексов, раздвигая ногами тюльпаны, спокойно пробрался на середину клумбы и просто снял бабочку с цветка.

И вот тут началось.

Аня начала у меня эту бабочку выпрашивать. Ну, целовать-то я ее, конечно, целовал, но отдать ей такое чудо… Во-первых, когда я пробирался среди тюльпанов, я охотился за бабочкой именно для Лариски. То есть я уже представлял, как выпилю лобзиком фанерные бортики, как сколочу коробочку, как прикреплю бабочку под стекло — и все это подарю Лариске.

А во-вторых, такое сокровище, его же не скрыть. То есть, если назавтра Аня принесет эту бабочку в школу и начнет хвастаться, мол, мне Послан подарил — это уже совсем другое. Это уже, считай, «доказательство», это уже «отношения», и что мне тогда с этой Аней делать?

Не, ну на самом деле вопрос «Что делать?» как-то сразу отпал, потому что Аня, глядя мне в глаза, сразу заявила, что за эту бабочку «сделает что угодно…». Блин, с Лариской до «чего угодно» мне еще было как до Китая… Но Аня с этими дурацкими конопушками… То есть, пока я только под юбку залезал — это одно, но вот представить, что я… Нет, лучше уж не представлять. Блин, но опять-таки, «что угодно!» — это ж «о-го-го!».

Но тут я подумал, что за такую-то бабочку и Лариска, может, тоже согласится, если и не на что угодно, то хоть на что-нибудь. Поэтому я сурово сказал Ане «Нет!» и повернулся к ней спиной. Ни про какое продолжение гулянки речи быть уже не могло. Бережно держа бабочку обеими руками, я отправился к выходу с выставки. Аня, рыдая, побрела за мной.

И тут меня остановил милиционер.

— По клумбам ходим? Цветы рвем? — радостно поинтересовался он.

— Никакие не цветы, — возразил я и повернулся вбок, старательно прикрывая драгоценную бабочку всем телом.

— А что ж тогда? — ехидно спросил меня милиционер и потянул за рукав, разворачивая к себе.

Этого я не ожидал, руки у меня разошлись, и бабочка выскочила на свободу.

— А-а-а, птица, — разочарованно протянул милиционер, провожая бабочку взглядом. — Но пройти все равно придется, протокольчик составим за потоптание клумбы…

Сержант тянул меня за рукав, я перебирал ногами, оглядываясь назад, и следил за тем, как Аня, не отрывая взгляда от улетающей бабочки, спотыкаясь, бежит за ней следом куда-то в глубину выставки, и думал: «Эх, блин, надо было мне, дураку, сразу соглашаться на „что угодно“…»