Тридцать три ненастья

Сколько же интересного писательского народа прошло тогда и проехало через наше общество любителей книги! Николай Старшинов, Лидия Лебединская, Виктор Потиевский, Владимир Мильков, Коля Дмитриев, Татьяна Бек, Марина Кудимова… Всех и не вспомнишь. Одни приезжали с доброй душой, другие – заработать копейку, третьи – развлечься за счёт провинциальной щедрости. Уезжая, приглашали в Москву: «Звоните! Заходите! Обращайтесь, если что…»

Но я-то знала, что и как, помнила стихи Василия Дмитриевича Фёдорова:

Мой Джек, тебя я не учу,И ты не будешь приручённым.Мой милый Джек, я не хочу,Чтоб слыл ты псом псевдоучёным.Не рвись в Москву, живи, брат, тут,Главенствуй в деревенской драке,Поверь, мой Джек, в Москве живутВысокомерные собаки.

Никого из столичных визитёров я никогда ни о чём не просила.

Лишь один человек проявил добровольную заботу о моей литературной судьбе. Это Владимир Иванович Мильков, генерал-лейтенант, писатель, автор книг об армии. Он предложил свою помощь в плане моего поступления на Высшие литературные курсы при Литинституте, обещал поговорить с Александром Межировым, руководителем поэтического семинара и прекрасным поэтом. И помог-таки! Свидетельством тому его письма ко мне, опубликованные в моём трёхтомнике. В последнем, от 10 июля 1983 года, говорится: «Могу поздравить Вас, Таня, – после поездки в Грузию, на родину Маяковского, зашел в Литинститут, к проректору ВЛК Н. А. Горбачёву. Вы приняты! С чем и поздравляю! Сердечный привет всем друзьям, с наилучшими пожеланиями Вл. Мильков».

Прочитала письмо и поверила, что счастье бывает на свете. Но сколько несчастья надо было одолеть, чтобы дожить до счастья!

Вспоминаю всё это с изумлением. Нельзя рассказать жизнь, не пережив её заново. Иначе расскажут другие. Но как? Что они знают о не своей боли, о не своей радости?

И как же тут не пошутить: «Играй, играй, рассказывай, Татьяночка, сама!»?

Душа на распутье

Казалось, Василий сделал свой выбор. Иногда он умел принять твёрдое решение. Прожив с ним всю жизнь, изучив, как собственного ребёнка, сегодня думаю: он сделал тогда верный ход, обдуманный. Боль любящей женщины не могла идти в расчёт, когда человек сам о себе говорил: «Прошёл слушок, что я шлюшок!»

Много раньше на нашем письменном столе в Волжском я прочла его черновик: «одна покорностью постыла, другая гордостью мила…» Уже тогда он делал выбор и, судите сами, не в мою пользу. Но не зря же говорится: «Человек предполагает, а Бог располагает!» и «Расскажи Богу о своих планах, и Он над тобой посмеётся». Итог событий тридцатипятилетней давности в сегодняшнем дне.

Но хватит цитат, пожалуй! Возвратимся, помолясь, в год 1983-й.

…За многие месяцы мы встретились лишь дважды. Один – на творческом выступлении в студенческом общежитии, что в районе 7-й Гвардейской. Нас, выступающих, было человек пять. Выйдя на улицу и потоптавшись у подъезда, стали расходиться. Нам с Василием предстояло сесть в один трамвай. Перед «Красным Октябрём» я спросила:

– Не проводишь меня до Тракторного?

– Заманиваешь? – хмуро ответил он. – Нет уж, я хоть на четвереньках, но поползу домой. Ты, я слышал, на ВЛК собираешься поступать?

– Собираюсь, но документы пока не отправляла.

– Всё правильно! Выйдешь там замуж, останешься в Москве.

– Жизнь покажет.

И он вышел на Штеменко.

Второй раз – с изумлением увидела его за общим столом в ресторане «Волгоград» на дне рождения приятеля. Меня никто не предупреждал. Мы даже парой фраз не перекинулись. А меня всё приглашал и приглашал танцевать какой-то парень из-за соседнего столика. Когда я вернулась в очередной раз, Макеев встал и шлёпнул меня по лицу. Я – в обратную. Едва не завязалась драка, но потасовку удалось погасить общими усилиями. На выходе мы сцепились снова. Он начал крутить мне руку, а я норовила ударить его в лицо. И всё это почти молча, без выяснения отношений. Ничего не понимающие друзья были в шоке. И только нам всё было понятно: тоска, досада, невозможность быть вместе, память о прошлом.

Домой вернулась в поганейшем настроении, хотелось умереть, совсем исчезнуть, не знать, не помнить, не думать о нём. Я поняла: он может быть жестоким и несправедливым, а ещё, что значу для него больше, чем он хочет мне показать.

А время двигалось к концу марта, к 29-му числу. И этот день настал. Доводами разума утихомирить себя не смогла и поехала в Волгоград. В пакет сунула прекрасную новую тельняшку. Он любил их носить и понимал, какая хорошая, какая не очень.

В Союзе писателей встретила Валентина Кононова. Он обрадовался:

– Ой, Танька! Привет, малыш! Не знаешь, Васька приедет? У него же книжка вышла, «Под казачьим солнышком», прямо ко дню рождения!

– А он не знает?!

– Нет пока. Только сегодня сигнальные экземпляры пришли. Я захватил троечку, подумал, Макеев проставится на радостях. Ладно, оставлю книжки тебе, а если Васька подъедет, обязательно мне позвоните.

В зале, усевшись в пыльное кресло, принялась рассматривать книжку, читать её, искать заветные стихи. Обложка ничего! Но какой мелкий шрифт, как густо напечатано… На шестьдесят первой странице открылось:

Заклинание

Я волен без тебя, я над собой не волен,Я жду, как в старину ждал милости бедняк,Когда твои глаза засеют светом полеМоей души, ещё живущие впотьмах?

Я точно знала, что стихи посвящены мне. Он часто их читал. Но что они значат сегодня? А вот и «Сладчайшая! Сама сластёна…», «Глухим ли стал, с ума ли спятил…», «На душе разлуки чёрствый иней…» и много, много других – посвящены мне. Как это больно и как бессмысленно читать ещё недавнюю его любовь ко мне! Сегодня я никто, вчерашний день, сижу, как нищенка, жду чего-то…

О судьба! Могла ли я знать, что уже через два месяца, 23 мая, в Михайловке он подарит мне эту книжку с надписью:

Танька-Таня, будь со мной нежна!Как Христу – расхристанность, нужнаМне твоя улыбка почему-то —Взбалмошного счастья новизна —Танька-Таня, будь со мной нежна!В. Макеев – всю жизнь во все числа

Я помню, как это было. Сказала ему: «Нет, всё-таки поставь дату!» И он на последнем развороте проставил: 23 мая 1983 г., г. Михайловка.

А 29 марта я сидела в пыльном кресле, читала ещё не виденную им книгу и собиралась с духом, чтобы поехать туда, на Штеменко, где меня могут впустить и не впустить, напоить чаем или облить кипятком, пожалеть или предать анафеме.

Дверь открыла она. В ночной рубашке. Посмотрела презрительно и бросила через плечо: «Макеев, это к тебе!» Я рта не успела открыть, а дверь уже захлопнулась перед моим носом. В глубине квартиры начался разговор на повышенных тонах, но слов я не разбирала. Наконец за дверью раздался голос Василия: