Тридцать три счастливых платья

Легенда гласит, что в далекие времена по Черному морю плыли греки из Константинополя, море бушевало, отчаяние охватило людей. Но однажды утром буря стихла – и люди увидели зеленый берег и горы.

– Ялос [9] ! – закричал дозорный.

То была древняя Таврида.

Спустя века потомки греков и армян, чтобы спасти свою церковь от омусульманивания, переселились: греки – в Приазовье, а армяне – за Дон. Так появилась на карте еще одна Ялта – на берегу Азовского моря. Каждое лето я приезжала туда на каникулы, и каждый вечер бабушка Нина рассказывала перед сном удивительные истории.

9

Берег, пляж.

Бабушка окончила учительский институт и работала в ялтинской школе. По ее выражению, научила читать и писать пол-Ялты, и меня тоже. Книжки я любила, но еще больше мне нравилось устроиться на тахте в зале под одеялом вместе с мягкой бабушкой и слушать ее истории из настоящей, не книжной жизни…

Бабушка рассказывала про семью, соседей, кто чей родственник и, конечно, про Ялту. Тогда, в детстве, бабушкины истории казались таинственными и даже страшными. Бабушка любила повторять:

– Нашему дому сто лет!

Значит, сейчас этому дому минимум сто пятьдесят! Наш дом был кулацким. Несчастных кулаков куда-то выселили во время недоброй памяти коллективизации, и следующим хозяином стал человек, женатый на старшей сестре моей бабушки – Василисе. Жизнь Василисы сложилась еще печальней, чем у бывших кулаков: ее единственный ребенок умер в младенчестве, и сама она умерла в двадцать лет от тифа. Муж ее остался один, жил вдовцом, ни с кем дружбы не водил и работал в правлении колхоза. Однажды ночью, в начале 1936 года, возле дома остановился грузовик. Соседи напротив видели, что из машины вышли трое, потом залаяла собака на цепи, загорелся свет в доме. Люди пробыли там недолго. Вывели хозяина в ватнике, сапогах и с вещевым мешком. Пес выскочил из будки вслед за хозяином. Грузовик, брызнув грязью, укатил в ночь, а пес, поднявшись на задние лапы и опершись передними о калитку, завыл протяжно и страшно, как будто знал, что оттуда не возвращаются.

В доме пытались открывать всевозможные конторы, но работники там не приживались по неизвестным причинам, и на него махнули рукой. Дом долго стоял заброшенный, пока после войны его не выкупил у колхоза мой дедушка. С тех пор началась новая история дома. Дедушка был на все руки мастер, изобретатель, механик, садовод, винодел. Как-то в Ереване попробовал чудесный армянский виноград «дамские пальчики» и заболел идеей вырастить такой же у себя, в Ялте. Лозу привез в чемодане, посадил возле летней кухни и за колодцем, лелеял ее, как дитя. И вырос виноградник, и плодоносил, и каждая гроздь, как вспоминает мама, была по полтора килограмма. Мы много лет наслаждались сочными, сладкими ягодами, а виноградные листья, пересыпанные солью, закатывали на зиму в пол-литровые банки – на долму. Дом дед достраивал и перестраивал, и однажды на чердаке, над дальней спальней, нашел пачку старых бумажных денег. Бабушка рассказывала, что это были «керенки», их печатали в короткий, но знаменитый период правления Керенского.

Интересно, что уже здесь, в Америке, мой первый главный врач, с которым я работала, Билл Лоэн, старый, но еще очень крепкий, без единого седого волоса еврей, чьи родители эмигрировали еще до революции из Украины, как-то сказал мне, что он слушал лекции Керенского в Нью-Йоркском университете. А потом подозрительно посмотрел на меня и спросил:

– А ты вообще знаешь, кто такой Керенский?

– Да знаю, знаю, – ответила я.

Во времена моего детства наша Ялта была очень популярным местом отдыха советских граждан скромного достатка. Более обеспеченные проводили отпуск на Черноморском побережье Кавказа, в Прибалтике или даже за границей – на Солнечном Берегу в Болгарии.

Азовская Ялта расположилась в бухте, образованной Урзуфской и Белосарайской песчаными косами, поэтому море там теплое и мелкое, что было очень привлекательно для отдыхающих с детьми. Дно побережья покрывал ил черного цвета, который местные жители называли «муляка». Существовало мнение, что приазовский ил лечит все болезни. Пляж в Ялте был битком забит детьми и их родителями, перемазанными с головы до ног этой черной мулякой. В те далекие времена еще работал на полную мощность рыбный завод, где когда-то служил дедушка, в море еще водилась белуга, и на базаре можно было совсем недорого купить черной икры и наесться всласть. Летом в Ялту съезжались десятки тысяч человек. Вдоль берега на много километров протянулись пансионаты и пионерские лагеря. Местные жители делали хорошие деньги на сдаче комнат приезжим и продаже им же всего на свете на базаре. Ялта была богатеньким поселком.

Наш дом был всегда открыт для всех. Кто только к нам в гости не приезжал! Даже космонавт номер два Герман Титов. Его дедушка встретил на пляже, подружился и пригласил к себе. Они посидели на веранде, поговорили, повспоминали каждый свое. Следующим летом Герман Степанович уже отдыхал в нашем доме как друг. Летом ни дня не проходило без гостей. Готовились огромные кастрюли еды, два-три раза в день накрывался длинный стол под арками, увитыми виноградом. Стол не разбирался и не уносился в дом в течение всего лета. Редко когда никто не оставался у нас ночевать. Благо комнат и спальных мест было много. Плюс полы, покрытые коврами, тоже всегда были в распоряжении ночующих.

Сколько я себя помню, дедушка и бабушка спали в разных комнатах. Неважно, сколько гостей оставалось у нас ночевать, дедушка Митя всегда спал в своей постели. Поговорка «гостю – место» ничего не значила для него. Зато значила для бабушки Нины. Где только она, бедная, не укладывалась, уступая свою кровать! Лишь бы дорогим гостям было удобно.

Я ни разу в жизни не видела, чтобы дедушка закурил сигарету или выпил что-нибудь крепче, чем компот, хотя погреб был забит бочонками с вином собственного изготовления. И гостей он потчевал по полной программе.

Дедушка Митя воевал в Великую Отечественную, закончил войну в Гинденбурге, в Германии, и вернулся домой с орденом Отечественной войны первой степени и десятком медалей.

Когда у дедушки появилась лысина, он отпустил волосы с одной стороны и с помощью воды и лака для волос приклеивал их к голове. Получалась прическа-«коридор». Но в ветреной Ялте волосы не хотели лежать, как требовалось, поэтому с одной стороны у деда всегда торчал седой клок. Если он выходил на люди, то надевал шляпу и ни при каких обстоятельствах ее не снимал, даже в помещении.

Наша греческая семья всегда разговаривала очень громко. Со стороны могло показаться, что мы ссоримся. Если бабушка Нина звонила своей сестре Ане, то можно было смело забыть про сон, телевизор или чтение книг.

– Аня! – кричала бабушка в трубку так, что мы временно глохли. – Ты кукурузу продала? Та ты шо?! По сорок копеек?! Вуй како! (Непереводимое греческое выражение, употребляемое по любому поводу; менялась только интонация.) – Митя! – Это уже к дедушке. – Митя! Ты слышишь?! – Слышно было даже на соседней улице. – Аня вчера сорок три рубля (бешеные деньги) с кукурузы выручила, завтра отвези меня на базар. – И шла варить кукурузу.

Младшая сестра Анна была красивой и властной женщиной. Природа щедро наградила ее всем тем, чего не хватало трем старшим сестрам: яркой внешностью и энтузиазмом. Она была «двигателем прогресса» всей семьи. Училась в техникуме, выходила замуж, разводилась и снова выходила. И любила повторять: «Я никогда не сидела на месте». Черные влажные глаза с поволокой, греческий прямой нос и ладная фигурка навсегда сразили капитана Красной армии, которого прислали руководить районом в их захолустье из самого Харькова! Анна как раз развелась с… «Даже имени не помню», – смеясь, говорила она.