Триллер

— Вы многого не знаете, — спокойно промолвила Джейн, — и только я могу вам все рассказать. Но сначала мне надо как следует поесть и принять душ. Потом мы можем переправиться на тот берег, и я покажу, где находится наркотик. Есть еще записная книжка, она тоже может вас заинтересовать. Ну и коль мы упомянули о делах, я бы попросила одного из вас, господа, отвезти меня в Скопье. Там проходит конференция, и мне совсем не хочется ее пропустить. И еще: скоро я заканчиваю учебу и не могу представить, что буду всю жизнь преподавать балканскую литературу в какой-нибудь американской глуши. Поэтому, полагаю, нам нужно поговорить о работе. Насколько я понимаю, у вас в Тиране открылась вакансия?

Эрик Ван Ластбадер

Когда к Эрику Ван Ластбадеру обратились наследники Роберта Ладлэма с просьбой продолжить известный сериал о похождениях Джейсона Борна, тот согласился, но с условием, что сможет вольно распоряжаться судьбой главного героя. Незадолго до этого Ластбадер пережил потерю отца, и неудивительно, что семейная драма писателя нашла отражение в романе «Наследие Борна». В основе сюжета лежат непростые отношения между Борном и его сыном, которого он на протяжении многих лет считал погибшим.

И в «Завете», последнем на сегодняшний день романе Ластбадера, двигателем захватывающего, динамичного сюжета служат отношения между отцом и сыном; автор прослеживает, как они влияют на поступки главных героев. Поклонникам автора знаком резонанс эмоциональности семейных отношений, который пронизывает все произведения писателя, начиная с дебютного романа «Ниндзя».

Рассказ «По ту сторону зеркала» также развивает эту тему, хотя и является нехарактерным для Ластбадера. Он создал этот рассказ после того, как однажды обнаружил в своей библиотеке книгу философа и писателя Колина Уилсона «Посторонний» («The Outsider»). Во время учебы в колледже Ластбадер зачитывался ею и теперь, перечитав заново, нашел новый смысл и в своей работе, что отразилось в представленном ниже рассказе. «По ту сторону зеркала» — история о шпионе, аутсайдере, если можно его так назвать, которого гнетут ужасная тайна и воспоминания о многих годах постоянной лжи. Ластбадер и себя считает аутсайдером, посторонним, и кажется, что ему близко чувство отчужденности его героя. Если тебе, уважаемый читатель, приходилось когда-нибудь задумываться, каково быть человеком, чуждым обществу, или же ты и в самом деле ощущаешь себя таковым, что ж, тогда этот рассказ для тебя.

Эрик Ван Ластбадер По ту сторону зеркала [80]

Когда он проснулся посреди ночи, его окружала темнота. Это была не просто физическая темнота, но и ужасная темнота души, мучившая его уже тринадцать недель. Или тринадцать месяцев. Сказать точнее было невозможно.

Зато он мог точно сказать, что вот уже тринадцать недель находится в бегах, а задание получил тринадцать месяцев назад. В Агентство его привело не столько чувство патриотизма или непреодолимое желание постоянно рисковать своей жизнью (два основных побудительных мотива его соотечественников), сколько гибель жены. Сразу после ее смерти им овладело непреодолимое желание самому погрузиться в тот мрачный и зачастую порочный лабиринт, в котором его супруга провела десять лет жизни, пока однажды не выяснилось, что она не ходит на работу в общепринятом смысле.

80

Copyright © 2006 by Eric Van Lustbader.

И вот теперь он здесь, спустя двадцать три года после того, как они поклялись друг другу в верности. Сидит в темноте в ожидании смерти.

В комнате жарко, и щеки у него горят. Повсюду разбросаны кипы журналов, которые он сначала собирал, а потом мял и рвал на куски. Скрипя суставами, он поднимается и, выступая, точно цапля на болоте, идет к кондиционеру. Тот надсадно хрипит, когда его включают, и он ничуть не удивляется, что уже через пять минут сквозь замызганную металлическую решетку вырывается воздух не холодный, а горячий, отчего в комнате делается еще жарче. Да уж, Буэнос-Айрес далеко не третий город в мире. Здесь, конечно, полно шикарных отелей, где сейчас прохлада и благодать, однако этот не входит в их число. У отеля даже есть название, которое он уже позабыл.

В крошечной ванной комнате на стенах выступили капли воды и повсюду ползают водяные жуки размером с его большой палец. Он плещет себе на лицо тепловатую воду. Из холодного крана идет горячая вода, и наоборот… Хоть что-нибудь работает нормально в этой чертовой дыре? Он хочет принять душ, но и в ванне свалены стопки журналов — словно игрушечные замки на песке. Однако они успокаивают его, эти сооружения из журналов. Он поворачивается и, осененный внезапной мыслью, возвращается в комнату.

Забавно, но именно в этой чертовой дыре ему комфортнее всего. За последние тринадцать недель он побывал во множестве отелей в самых разных городах на трех континентах: в Европе, в Северной Америке, теперь вот в Южной. Разница — не считая перехода от зимы к лету — в том, что здесь, в этом убогом переулке с рушащимися домами на задворках Буэнос-Айреса, старуха с косой поджидает прямо за углом. Все эти тринадцать недель смерть неотступно следовала за ним по пятам и вот добралась; он уже чувствует ее смрадное дыхание, напоминающее вонь бешеной собаки или запах изо рта старика с гнилыми зубами.

И чем ближе подкрадывается смерть, тем спокойнее он становится. Такая вот ирония. Но когда он видит в зеркале собственное бледное лицо с запавшими глазами и грубо очерченными скулами, он сознает, что ничего веселого во всем этом нет.

Некоторое время он смотрит на подушечку указательного пальца. Замечает на нем какой-то знакомый рисунок — из журнала? А может, из его собственной жизни? Он пожимает плечами и оттягивает указательным пальцем поочередно одно веко, затем другое. Глаза напоминают две черные, совершенно непрозрачные линзы. Кажется, в их глубине не вспыхнет искорка света, разум не пробудится. Он… А кстати, кто он сегодня такой? Макс Брандт. Так же как и вчера, и позавчера. Макс Брандт, бизнесмен из Эссена. Так он зарегистрировался в этой дыре. Но вот через паспортный контроль в Эсейса, международном аэропорту Буэнос-Айреса, проходил совсем другой человек: турист Гарольд Мосс, недавно разведшийся с женой. Мосс и Брандт совсем не похожи: один сутулый, с чуть выступающими зубами и снисходительной ухмылкой, другой держит спину прямо, будто шомпол проглотил, шагает по улице уверенной походкой и определенно радуется жизни. В таких делах походка намного важнее, чем лицо. Лицо со временем теряет очертание и забывается, а вот походка остается в памяти.

Брандт внимательно изучает себя в зеркале, и ему кажется, что перед ним рисунок или манекен. Он одновременно и Гарольд Мосс, и Макс Брандт; он существует в их телах, а они существуют в его теле. Они помогают забыть, стереть воспоминания о том, кем он был прежде, до того, как призвал их к жизни из небытия. Его внешность, его экзоскелет, его броня совершенны. Он никто и ничто, он меньше — намного меньше, — чем нуль. Кто бы, взглянув на него на улице, мог предположить, что встретил самого взаправдашнего секретного агента? Только враг. Враг, против которого вот уже тринадцать лет — а возможно, и дольше — он без устали ведет борьбу; враг, которого уже не обмануть периодическими сменами личины, как бы он ни владел этим искусством; враг, который после стольких лет наконец обнаружил его и теперь затаился на пороге.

Подойдя к смятой постели, Брандт смахивает с нее еще нескольких водяных жуков. Они любят кучковаться в теплой вмятине, оставленной его телом. Несомненно, они питаются мельчайшими чешуйками кожи, которые он теряет во сне, — и такими же чешуйками от подсознания отрываются будоражащие сон ночные кошмары. Он сгоняет жуков чисто машинально; на самом деле он не испытывает к ним враждебности, как большинство людей. Живи сам и давай жить другим — таково его жизненное кредо.

От грубого смеха жуки в панике разбегаются в затемненные углы комнаты. Некоторые прячутся за деревянными жалюзи на окне. Они слишком быстро поняли, с кем имеют дело, и теперь не хотят быть съеденными заживо. Он плюхается на тонкий матрас, раскинув в стороны руки и ноги — этакая звезда, — и пристально вглядывается в созвездия трещин на оштукатуренном потолке, который, судя по всему, был выкрашен в светло-синий цвет давным-давно. Такое чувство, словно каждый раз, когда он разглядывает потолок, трещины меняют местоположение. Но он-то знает, что это невозможно.

«Знаю, знаю…» Он будто бы сам себе поет монотонную колыбельную.

«Что я знаю?» Что-то… нечто… Кто мог бы ответить точно, имей он те трещины, что появляются в его голове?

И синий цвет неизменно пробуждает в нем воспоминания о Лили. Лазурное небо, под которым они отдыхали, когда только начинали встречаться; аквамариново-белый прибой, в котором он, догоняя ее, плыл на глубину. А еще синие птички, щебечущие в ветвях старого сикомора, что рос во дворе их дома в Мэриленде. Вскоре после женитьбы было время, когда Лили в качестве хобби разводила колокольчики. Еще она любила одеваться в одежду разных оттенков синего: летом блузки без рукавов цвета синего пороха, осенью кардиганы строгого синего цвета, зимой кобальтовые парки, весной джинсовые рубашки. Особенно он любил весеннее время, после суровых зим с ледяными ветрами, когда она закатывала рукава и демонстрировала восхитительную кожу рук.

Лили с ее крепким сухощавым телом и яркими васильково-голубыми глазами. На лошади скакала почище любого мужика, а в постели была сама женственность. В моменты близости она была такой нежной, так мило ворковала, что он с радостью исполнял любые ее капризы. Он единственный мог видеть эту сторону ее натуры, о которой даже их сын Кристофер не догадывался. Как бы ни было горько, он понимал истинную природу чувств Лили по отношению к себе, но сам влюбился безумно, без памяти. Когда он впервые увидел ее в университете, где Лили пробовалась на роль в любительском спектакле, его словно ударили чем-то тяжелым, так что он едва не грохнулся на пол.