Триллер
Шрифт:
— Не переживай, сынок. Все в жизни меняется.
— Но не в лучшую сторону.
— Ну, этого никто не может знать заранее.
Кристофер кивнул и, закрывая окно, сказал:
— Спасибо тебе, па. Спасибо, что ты честен со мной.
Кондиционер ревет, как двигатели самолета, который доставил Брандта сюда, а результат почти нулевой. Струи горячего воздуха поднимают волоски на руках и на груди. Он смотрит на босые ноги и размышляет о смерти. Ни о чем другом он думать не может. И сомневается, что прежде мог.
Когда же ему стало ясно, что с Лили что-то не так? Вот уже несколько месяцев он усиленно напрягал мозг, но так и не смог определить, в какой момент все случилось.
В конце концов его внимание стали привлекать кое-какие мельчайшие детали, настолько незначительные, что даже Кристофер не замечал их. Знал о них только он — супруг, обожавший свою жену, для которого она была фетишем. Хотя на самом деле ничего он не знал — во всяком случае, поначалу. Подозрения начали одолевать его со временем, и уже не получалось просто так от них отделаться. Тогда он стал пристальнее присматриваться к Лили.
Ему вспомнился один день, когда он зашел в ее комнату. Он постоянно наведывался туда и ползал на четвереньках по полу в поисках фетишей: оброненного состриженного ногтя или пары лобковых волос. Больше всего он любил реснички — не только за их серпообразную форму, но и потому, что они представлялись чем-то исключительно интимным; он почти чувствовал биение ее сердца, когда клал на кончик пальца крохотный волосок. Она словно скрывалась в ресничке, как заточённый в волшебную лампу джинн, чтобы на веки вечные быть рядом.
Он собственными руками смастерил небольшую шкатулку из красного дерева со скошенными гранями и углами и положил туда сделанную во время медового месяца фотографию Лили размерами восемь на десять. Глаза ее казались чуть влажными, за нимбом волос виднелись размытые ветви балийской пальмы, похожие на тжак — местную птичку с лицом как у человека. В эту же шкатулку он складывал и сделанные в комнате жены находки; некоторые из них отбрасывали неясные тени на лицо с фотографии.
Но в тот день он обнаружил нечто совсем другое: маленький клочок бумаги с непонятным значком. Вероятно, это была часть записки, но никак не на английском и, если уж на то пошло, ни на одном из языков, использующих латиницу. Больше всего значок напоминал руну — старинную и потому нечитаемую. Если прежде его подозрения были неотчетливыми, то теперь они стали обретать форму.
В некоторых отношениях Лили была само совершенство, и это совершенство озадачивало больше всего, если предположить, что она притворялась. Но она действительно была великолепной женой и матерью. Она готовила вкуснейшие обеды, в постели проявляла чудеса изобретательности, всегда была рядом, когда Кристофер болел или ему просто было плохо, всегда была так добра к подружкам сына, что те продолжали общаться с ней уже после того, как расставались с Кристофером. Лили никогда не жаловалась, если мужу надо было куда-то уехать по делам, и была благодарна ему за подобное отношение к ее собственным поездкам.
Внешне все было благополучно, жизнь текла именно так, как должна. Но ничто не идеально в мире, и, как быстро понял его сын, счастье недолговечно, подобно цветку на вишневом дереве. Да он и сам считал, что счастье обманчиво.
Взять, к примеру, секс. Да, во время учебы в колледже он менял подружек как перчатки, но причиной его непостоянства была вовсе не неудовлетворенность в сексуальном плане. К сексу он был равнодушен. Он просто искал. Поначалу он и сам не мог в себе разобраться, понимал только, что каждая новая девушка его разочаровывает, и каждая по-своему. Позднее его
озарила догадка, что он ищет собственную тень, своего рода антипода, который обладал бы теми качествами, каких ему самому не хватало.То, что вытворяла в постели Лили, напоминало искусные эротические ритуалы. Неудивительно, что он испытывал неземное удовольствие, без которого со временем уже не представлял жизни. Позже он с горечью осознал, что тем самым Лили крепко-накрепко привязала его к себе.
Как только он разглядел наконец истину за глянцевым фасадом, все переменилось. Лили, как выяснилось, работала в Агентстве — но не в агентстве недвижимости Филдстоуна и не в пиар-агентстве Марча и Массона (в последние годы). Точнее, она числилась в конторе Филдстоуна, а затем у Марча с Массоном, но обе фирмы принадлежали Агентству и им управлялись. Это были точно такие же искусно имитирующие реальность декорации, каких он сам создал десятки.
В дверь номера кто-то тихонько поскребся. Он повернулся, чтобы посмотреть судьбе прямо в глаза, будто это объектив камеры. Пускай они входят. Его враги. Теперь он готов их встретить, ведь когда они проникнут в номер, то найдут там Гарольда Мосса или Макса Брандта. Ничто для него уже не будет иметь значения, а вот его враги здорово разочаруются. Его самого больше нет, он исчез, растаял, словно свеча на жаре.
На чем он остановился? Ну да, Лили. Конечно Лили. Его альфа и омега.
— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала она, когда их отношения только начинались.
И была права: она видела его насквозь, до самой сердцевины. Пустой сердцевины. Собственно, он убежден: она и вышла за него именно потому, что внутри у него была пустота; она могла сделать из него идеального любовника. Она могла вывернуть его наизнанку и обратно, могла лепить из него все, что угодно.
Спустя годы он как-то спросил жену:
— Чего ты хочешь от меня?
Была ночь, они лежали в постели, обнаженные и мокрые после акробатических упражнений. Лили все еще сидела на нем верхом и не желала слезать. За окном стояла тишина. Так было всегда, когда они занимались любовью, — будто все остальное вокруг переставало существовать.
— Мне казалось, это вполне очевидно. Я люблю тебя.
Она обманывала, но, наверное, не в первый раз. «Не смотри на меня так, у меня от этого мурашки по коже». Или как она говорила, пока он гримировал ее, пока убивал ее: «Ты ничто для меня. Мне все равно, живой ты или мертвый». А потом, возродившись на сцене, она кидала взгляды за кулисы, туда, где, как она знала, он имел обыкновение стоять во время каждого представления, и улыбалась.
Актеры, конечно, все большие мастера создавать свой мир, но ложь… нет, это совсем другое. Сейчас, по прошествии стольких лет, в другой уже жизни, когда он в номере изнывает от жары — хотя по календарю сейчас зима, — ему кажется, что Лили пристрастилась врать точно так же, как другие могут пристраститься к героину или кокаину. Он подозревал, что жена получала кайф от своей лжи. Нет, не подозревал — знал, поскольку, формируя личность мужа по собственному разумению, Лили раскрывала и всю свою подноготную; он изучил жену так же хорошо, как и она его.
Возможно, именно этим она все и погубила — нет, не самим фактом лжи, а тем, как лгала. Когда характер лжи изменился, совсем незначительно, но очевидно, он это уловил. Однажды Лили отправилась в одну из своих «деловых» поездок, и он проследил за ней до сельской глуши посреди штата Мэриленд. Там он видел, как она сунула что-то в разукрашенный скворечник, прибитый к кривому деревянному столбу. Лили тут же уехала, а он остался. Через двадцать минут появилась машина. Вышедший из нее человек направился прямо к столбу и вытащил из тайника то, что спрятала Лили. Этого человека он несколько раз щелкнул кнопкой цифровой камеры с десятикратным увеличением.