Тринадцать полнолуний

— А как вы попали сюда? — спросил Генри.

— О, это отдельная история. Я готов вам рассказать об этом, а вы, господин капрал, не устали от моих рассказов?

— Нет, что вы, мне очень интересно слушать столь умелого рассказчика, как вы, — улыбнулся Генри.

— Ну, что ж, мне давно хотелось поделиться с кем-нибудь о странной истории, которая произошла со мной в дни моей работы в больничном приюте. Я познакомился с одной женщиной. Она очень тяжело болела, почти при смерти была. Я долго выхаживал её, пока робкие ростки жизни вновь проклюнулись в её существе. Вроде бы, мы понравились друг другу и когда она чуть-чуть поправилась, мы стали жить вместе. Я забыл сказать, что при приюте была маленькая сторожка, вот там я и жил. Обвенчались мы по-божески, свили своё гнёздышко и стали уже о птенчиках подумывать. Но видимо, господь был сердит на нас обоих и не давал нем деток. Ну, свои-то грехи я знаю, а вот за что она была наказана, только ему известно. Три года прожили мы в ожидании, но чуда не наступало. Но потом, в приют попала женщина, роду не бедного, в одеждах дорогих, потому было странно видеть её в бедной больнице. Без памяти она была, в лихорадке металась, бормотала что-то, не разобрать. А когда наши сёстры милосердия корсеты да платья с неё сняли, взорам нашим большой живот предстал. На сносях она была. Всё сделали, как полагается, ребёночку на свет появиться помогли. Хорошенький малец, здоровенький был. А вот мать его совсем плоха, еле-еле из лап смерти её вытащили. Радовалась она малышу, с любовью на него смотрела, но в глазах такая тоска и мука были, что сердце кровью обливалось. А когда она поправилась, то просто сбежала, а ребёнка оставила. Думали-гадали, что с ним делать, а жена моя и говорит: «давай себе его возьмём, может, это знак господний нам, будем его, как своего растить». Так и порешили. Третий годок пошёл нашему сынку обретённому, я на него нарадоваться не мог, такой смышлёный. Говорил, чисто книжку читал, все его в нашем приюте полюбили. А вот жена моя наоборот. С каждым днём мрачнела и ребёнка возненавидела. А ещё повадилась она в дом один бегать, что недалеко от приюта стоял на окраине города. Люди всякое про тот дом говорили, мол, творится там что-то непотребное. Под покровом ночи в том доме собирались странные люди. Что они там делали, никто не знал, но дурная слава была у этого особняка. Вот и жена моя стала частенько туда наведываться. Сначала я значения не придавал, она что-то бормотала мне о том, вроде по хозяйству помогает, где прибрать, где постирать. Но потом, я стал замечать, изменилась она сильно. Из доброй, покладистой превратилась в настоящую фурию. Стала нервной, злой к людям, а ребёнка то погладит, то отшлёпает до синяков. И в глазах появилось что-то такое, как глянет, в дрожь бросает. Пытался я поговорить с ней по-хорошему и по-плохому, но не добился никакого ответа. Запретил ей ходить в тот дом, но она стала плакать и обещать, что станет прежней и как-то притихла, присмирела и я успокоился.

А через несколько недель, она пропала вместе с сыном. Весь день я искал её, но как сквозь землю провалились. День за днём не прекращал поиски, а к исходу недели будто толкнул меня кто-то пойти к тому злосчастному дому. Я перемахнул через изгородь, подкрался к стене, нашёл выступ и влез на него, чтобы заглянуть в окно. Едва не свалился от той страшной картины, которая предстала моему взору. Несколько человек стояли вокруг стола и среди них была удивительно красивая рыжеволосая женщина. У неё были жгуче-зелёные глаза, губы шевелились, она что-то читала в большой книге. В дальнем углу комнаты был ещё кто-то, но я никак не мог разглядеть его. Но тут рыжая повернулась в тот угол и из него, на свет нескольких свечей, стоящих на столе, вышла, кто бы вы думали? Моя жена. Она была одета во что-то чёрное и самое удивительное было то, что она, словно находилась под воздействием чего-то, стеклянные глаза, на губах блуждала улыбка. Моя жена подошла к рыжей и та, положив руку ей на голову стала что-то говорить. Жена закрыла глаза и начала качаться из стороны в сторону. Я смотрел во все глаза, меня будто приковали к стене. Но тут остальные присутствующие отошли от стола и встали вокруг двух женщин. Я чуть не рухнул со стены. На столе сидел мой сынок, голенький и тихонько плакал. Рыжая подошла к нему и дала выпить что-то из большого бокала. Мальчик выпил, чуть поморщился и перестал плакать, потом стал каким-то тихим. Взяв его на руки, рыжая поцеловала его в лоб и положила на стол, поправив ручки и ножки ребёнка. Он лежал на спинке, голенький, беззащитный и отрешённый от всего мира. Волосы зашевелились на моей голове от предчувствия, что сейчас произойдёт что-то страшное.

Не стал я дожидаться продолжения и с диким воем ввалился в окно. Силой меня господь не обидел, разметал я всех по углам. От неожиданности, они и понять ничего не успели. Кулаками да всем, что под руку попадало, молотил я по ним, не давая опомниться. Вцепился рыжей в волосы да хлестал её по лицу, словно чувствовал, что в ней всё зло заключено. В запале нащупал что-то на столе и поднял. В моих руках был странный, кривой нож с толстой рукояткой. Полоснул я по рыжей, не разбирая куда, схватил мальца и жену свою и побежали мы по коридору искать выход. Но будто черти водили нас по кругу, коридор за коридором пробегали, но за каждой дверью опять в ту комнату попадали. А там кровь и разруха от моего вмешательства. Свечи чёрные из подсвечников выпали, но не потухли и маленькие язычки пламени уже вспыхивали в разных местах комнаты. Честно вам скажу, испугался я не на шутку, как никогда со мной не было. Люди в дорогих одеждах были и рыжая эта вся в золоте да в драгоценных каменьях. Повсюду её зелёные глаза меня преследовали. Ребёнок, словно мёртвый, на моём плече болтался, а жена и вовсе, еле ноги передвигала. Выскочили мы в очередной раз из этой комнаты чёртовой и тут, откуда он взялся, огромный штырь из стены, словно стрела из лука. Напоролась моя жена на него и как бабочка на иголке повисла. Насквозь проткнул он её прямо в сердце, вырвав его из груди наружу. Как в тумане видел я этот живой, пульсирующий комочек на конце злополучного штыря. «Ну, вот и всё» подумал я и будто отпустил меня кто-то, сразу нашёл выход. На одном дыхании выбежал я из этого дома и пуще ветра помчался по улице к приюту. Добежав до забора, остановился дыхание перевести и мальчика осмотреть и в ужас пришёл. Ребёнок почти не дышал, только пульс на шее, еле видный, говорил о том, что жизнь ещё теплилась в нём. Заплакал я, заплакал как женщина над тельцем. Пробрался в свою комнату и попытался вернуть его к жизни. Но то ли опоили они его чемто, то ли я, пока бежал, ударил его обо что-нибудь, усилия мои были напрасными. Вот тут я первый раз такой страх испытал, что наверно, никому не доводилось. Даже не знаю, откуда он взялся. Нет, не смертей я испугался, которые в том доме поселились от моих рук, ни смерти жены, но тот страх до сих пор в моём сердце живёт. С ним я и убежал из своей сторожки, оставив ребёночка на кровати. Помочь я ему не мог да и никто не смог бы вернуть его к жизни, я понял это. С этими мыслями и помчался я по улицам, прочь из города. Оглянулся на бегу и увидел, как в той стороне, где дом стоял, пламя до небес поднималось. Когда у человека ничего не остаётся от прежней жизни, остаётся он сам и это немало.

Шёл я из города в город и глаза той рыжей бестии меня всюду преследовали. То будто она среди людской толпы мелькнёт, то в ночлежке, где я на сон останавливался, из угла на меня смотрит, то улыбается, то гримассы страшные корчит. А потом стала она ко мне во снах приходить. И такие это были сны удивительные, я то от сладостной неги просыпался, то в холодном поту. Однажды она приснилась мне в платье подвенечном и тихо так прошептала: «Ты хотел убить меня, но слаб ты для такого подвига. А вот я сильна и мне это подвластно. Твоя смерть в моих руках, когда захочу, тогда и брошу на тебя её покрывало. Но это ещё не всё, выйду замуж за останки души твоей и на вечные муки обрету её в чёрном, страшном мире». Проснулся я и места себе не находил. Устал от этого её постоянного наблюдения за мной. А тут, в одном городе в военный лазарет попал, в санитары напросился. Долго за больными ухаживал, а потом пошёл к самому главному и подал прошение, чтобы меня в солдаты записали. Так я здесь и оказался. Но от себя и мыслей своих не убежишь, вымотала она меня до самого дна моей души и страх смерти нежданной теперь со мной в любую минуту. Не за тело своё боюсь, а за то, что и после смерти моей душе не будет покоя.

Генри смотрел на солдата и молчал. Что он мог сказать человеку, который столько натворил в своей жизни. Януш считал себя носителем добра и справедливости, а так ли это было на самом деле? Так ли виновны были те, на чьих жизнях Януш поставил крест до того случая в странном доме? Кто вправе решать, сколь тяжелы преступления того или иного человека?

Может Януш, действительно, выступал в роли десницы божей? А может, он был посланцем дьявола для уничтожения невинных душ? Всегда ли роскошь и богатство — награда за душу, проданную сатане? А разве можно исключать и такое предположение, что земные блага даются человеку для того, чтобы, незаботясь о хлебе насущном, иметь время совершенствовать свою душу? А вдруг те, кто в этой жизни влачит жалкое существование, в предыдущих жизнях совершили какую-то чудовищную ошибку и теперь это их искупление? А для тех, кто сейчас купается в роскоши, это испытание для их душ? Сколь хрупка и незаметна глазу грань между добродетелью и пороком! Одно вытекает из другого и то, что в отдельном случае может быть добродетелью, в другом может стать пороком и нет конца испытаниям для души. Как сказал Грант «масса ответов и все они резонные». Скорее всего, в безкомпромиссности и непредвзятости Высших божественных судей и заключено наше дальнейшее продвижение по ступеням духовной эволюции. «Я опять погряз в вопросах. Но если я вижу его фиолетовое свечение, значит, я должен помочь и обратиться за помощью к Акзольде. И в тоже самое время, у меня есть уже пример тому, как с моей помощью Ядвига вернулась к жизни. И вот что получилось из этого. Ещё кухарка, старая мудрая женщина, которая часто баловала меня разными вкусностями говорила: „не тягайся со свиньёй, измажетесь оба, но свинье это понравиться“. Я просто уверен, что эта рыжеволосая женщина из его рассказа и есть моя давняя знакомая. Что она творила в этом доме, видимо, какой-то обряд? Она само исчадие и уверен, без Людвига тут не обошлось. И это была моя первая неудачная попытка испытать свои таланты. Но, кажется, я уже где-то слышал такое выражение „неудача — мать гения“? Кто же мне это говорил? Ах, да, мой добрый учитель Юлиан, который, боясь задеть моё самолюбие, попытался скрасить мой промах. Но с ними разговор будет позже. Сейчас меня больше беспокоит Януш. Но имею ли я право просить за него? Может этот его страх смерти и есть искупление за его деяния? Но надо попробовать дать ему шанс» подумал Генри, решив, выйдя в астрал, обратиться к Акзольде.

— Ваша история вызвала у меня бурю эмоций. Я не могу ни осуждать, ни хвалить вас за то, что вы делали. Слишком тонка и незрима грань между добродетелью и пороком, вам остаётся только уповать на милость Высших сил. А вдруг они найдут хотя бы маленькую положительную сторону в вашей жизни и решат, что вы искупили свою вину, если она есть. Надейтесь и верьте. А завтра, когда сменитесь с дежурства, я хочу отвести вас к одному очень умному, замечательному человеку, который, я уверен, сможет объяснить вам некоторые истины.

— Спасибо, господин капрал, я давно наблюдаю за вами и заметил, в вас есть что-то такое, чего я никогда не видел в других. Может, наш разговор и нужен был мне для того, чтобы излить свою душу, даже если она у меня чёрная и подлая. Но она всё-таки есть и я чувствую её боль от того, что этой искре божьей не удалось вырваться из тисков, которые она сама себе сотворила.

— Вы говорите так, словно отделяете себя от души, но ведь вы единое целое? — удивился Генри словам Януша.

— А мне порой так не казалось. Когда мой разум строил планы, душа молчала, а потом она ныла от боли понимания случившегося, а разум не находил слов, чтобы привести разумные доводы своему решению и успокоить её. Разве вы не находите, что эта двойственность присуща всем? Совесть, к сожалению, не болезнь, которая может пройти.

— Да, вы правы. Вот за единство двух этих составляющих и должен бороться человек сам с собой, — Генри удивился философским рассуждениям простого солдата.

— Но у меня, к сожалению, уже не осталось времени, чтобы научиться побеждать в этой борьбе. Я упустил его, когда был молод, а с таким багажом, который я насобирал за свою жизнь, мне уже никто не даст послабления, — Януш печально улыбнулся.

Генри, действительно, не знал, что ответить этому человеку и решил промолчать, пока не поговорит с Акзольдой.

— Не впадайте в уныние, всегда надо надеяться на лучшее, — это было единственное, что он мог ответить Янушу, — прощаюсь с вами до завтра, вернее, уже до сегодня, смотрите, солнце поднимается над горизонтом. Я зайду за вами и мы отправимся к моему знакомому за советом.

Но наступающий день нарушил планы Генри. Из соседней к этой провинции прискакал гонец с сообщением о том, что там взбунтовалось население и начались беспорядки. Уже были жертвы среди солдат и коренных жителей. Было принято решение выступить отрядом на помощь соседнему гарнизону. Полковник Юрсковский пригласил Генри в свой кабинет для разговора.

— Вы останетесь здесь и будете оборонять наши позиции в случае нападения на консульство.

— Но моё место там, среди солдат, ведь я офицер и тактика боя были сданы мной на «отлично» — возразил Генри.

— Идти встоль опасный поход вам нет никакой необходимости. Я уверен, отряд дойдёт до места без потерь, а там солдаты поступят в распоряжение неменее вашего талантливого стратега. Вы должны быть здесь, вот ваш рубеж обороны, это приказ и извольте не прекословить мне.

Юрсковский встал из-за стола и кивнул головой, давая понять, что разговор окончен и приказы не обсуждаются. Генри козырнул и вышел из кабинета. А Юрсковский сел за стол и покачал головой. Не мог же он сказать Генри, что намеренно не пускает его, чтобы уберечь от смерти своего будущего зятя. Никто не знал содержание депеши, доставленной гонцом. Население взбунтовалось неспроста. В провинции участились грабежы и убийства, солдаты гарнизона стали промышлять разбоем и насилием. Поэтому индийцы, организовываясь в группы, стали нападать на гарнизон, подкарауливая солдат в переулках и на узких улочках. Гарнизонное начальство издало указ о насильственном прекращении подобных инцидентов и теперь в провинции началась настоящая война, которая уже с удовольствием начала собирать урожай смертей. Госпиталь соседней провинции переполнен и в письме была просьба подготовить лазарет консульства под руководством Юрсковского для приёма раненых солдат. Полковник, пользуясь своим старшинством по званию и чисто отцовскими чувствами, не мог рисковать Генри как человеком, олицетворявшим счастье его единственной дочери Виолы из-за чьей-то глупости и тщеславия. Он даже и в мыслях не мог представить, что Генри может погибнуть. «Может быть я и ошибаюсь и там бы он был полезнее со своим талантом грамотного тактика, но я, как отец, должен уберечь его ради моей дочери, а господь рассудит меня и мои поступки» Юрсковский сам убедил себя в правоте своего решения.

К вечеру этого дня в госпиталь стали поступать первые раненые. Лазарет заполнялся с невероятной скоростью. В следующие три дня поток увеличился до ужасающий размеров. Нескольких человек медперсонала лазарета уже не хватало и Генри вспомнил о Януше Дробиче. Найдя его в казарме, Генри сказал, что сейчас Януш, со своими медицинскими знаниями, нужен гораздо больше в лазарете, чем на посту и они вдвоём отправились к раненым.

Януш, лишь только переступил порог дома страданий, сразу же, деловито, взялся за дело. А Генри, ошеломлённый и подавленный страшной картиной увиденного, шёл по огромной комнате, где сам воздух был пропитан болью. Раненные солдаты, просящие о помощи, кровавое постельное бельё, которое ещё не успели убрать после смертей, запах гниющей, разлагающейся плоти. Искалеченные солдаты, лежащие, кто на кроватях, кто прямо на полу, общий гул, переходящий в монотонный вой. Медсёстры-монахини, с впалыми глазами, измождённые от многочасовой работы, не имеющие время поспать, не то что поесть. И стук железной кружки о чан, в котором была вода. Глоток чистой, хотя и тёплой воды на короткое время взбадривал уставших людей, но не приносил им облегчения. Жара, духота, солнце, будто нарошно, раскалилось добела, не давая передышки.