Тринадцать полнолуний

Этот талант открылся в нём весьма неожиданно, ещё в детстве. Это приятно удивило его в тот момент, когда надоедливый гувернёр, учивший его словесности, довольно больно стукнул его, ребёнка, по рукам прутом за то, что тот никак не хотел аккуратно выводить буковки. Ругаясь по-французски, этот шамкаюший ртом старикашка, устало плюхнулся на стул и пригрозил, что наябедничает матушке. Людвиг, любивший мать до безумия, сильно расстроился и когда возмущённый учитель приказал ему идти к доске и писать на ней, он подошёл к старику со спины и, по какому-то внутреннему наитию, стал тихонько дуть на его макушку. Тот зевнул пару раз, хрюкнул носом и повалился лицом на стол, захрапев при этом так, что Людвигу пришлось закрыть уши ладошками. Удивляясь и радуясь одновременно такому повороту событий, тем более, что противный старикашка надоел ему до чёртиков своими проповедями о добре, о человеколюбии, о честности и порядочности и зная, что мать весьма щепетильно относиться к его обучению, план созрел мгновенно. Он побежал к ней и сообщил, что старый уважаемый учитель заснул прямо по среди урока. Княгиня, моментально закипевшая от негодования, быстрой походкой направилась в кабинет мужа и имела с ним весьма долгий разговор на повышенных тонах. Отец, хоть и был человеком суровым по отношению ко всем, весьма кичился своим происхождением и отличался высокомерием. Тем неменее, он трепетно любил свою жену, во всём старался угодить ей, потакая любым прихотям. Вот и сейчас, когда Игнесса, нелестно отзываясь о дряхлом старике, выжившим из ума, высказывала своё недовольство в самых резких выражениях, отец не прикословил. Заручившись обещанием мужа, что тот немедленно начнёт искать нового учителя для мальчика, она вышла из кабинета и погладила по головке послушивающего под дверью Людвига. «Всё хорошо, малыш, больше этот отвратный старик не будет досаждать тебе» поцеловала мальчика в лоб и разрешила оставить занятия, пока не найдётся новый учитель. Когда старый учитель-француз покидал их дом, пребывая в полном недоумении от резкости хозяйки, он остановился на пороге, держа под мышкой свои книги, повернулся и долго смотрел на Людвига своими слезящимися глазками, кажущимися огромными и выпученными сквозь толстые линзы пенсне. Потом перевёл взгляд на княгиню.

— Мадам, боюсь навлечь на себя ещё больший гнев и всё-таки скажу, обратите внимание на своего сына, — учитель достал из кармана платок, громко высморкался в него и продолжал, — за всю свою жизнь я ещё не встречал такого способного мальчика. Но подобные таланты могут увести его в обратном направлении, искуству плести интриги и козни он научился независимо от моих уроков. Его взгляды на жизнь имеют под собой шаткую основу, которая весьма далека от основополагающих постулатов. Боюсь, странные таланты вашего мальчика — отметина страшных сил.

Княгиня, сжав губы, выслушала старика, не ответила ему, дав понять, что его слова для неё не представляют никакого интереса. Её сын, её чудный мальчик, доставшийся такими муками и страданиями, был самым лучшим ребёнком на свете и всё его шалости она списывала на необычно раннее рождение и то, что этому предшествовало. Помня всё до мельчайших подробностей, странный сон, своё чудовищное превращение в старуху, преждевременные роды и чудесное возвращение красоты и модолости, она долгое время не могла прийти в себя от этих метаморфоз, прекрасно осознавая их природу.

Первое время она просто боялась подходить к младенцу, боялась увидеть в нем того, кто наслал на неё эти страшные напасти. Но малыш рос совершенно обычным ребёнком, даже почти не болел, как другие дети. А когда он первый раз осознанно улыбнулся ей на руках кормилицы, она и вовсе успокоилась. А позже, он вообще занял все её мысли и стал единственным светом в окне.

Услышав слова уволенного учителя, она внутренне напряглась. Но погнала от себя тягостные мысли. «Бред, пусть говорят, что хотят. Мой мальчик самый лучший и я никому не дам его обидеть» успокаивала сама себя княгиня.

Поиски нового учителя затянулись. По каким-то неубедительным причинам, преподаватели мужского и женского пола просили рассчитывать их после нескольких дней пребывания в обществе десятилетнего мальчика. Ребёнок, когда его спрашивали, почему с ним не хотят заниматься, начинал плакать и уверять родителей, что не имеет представления о причинах бегства от него «хороших людей». Через несколько месяцев в их дом пришла молодая, очень набожная девушка по рекомендации одного из друзей отца. Она производила отличное впечатление своим поведением и всесторонними знаниями во многих науках. Она— то и задержалась дольше всех. В доме воцарилось спокойствие.

В течении полугода, княгиня, присматриваясь к гувернантке, замечала, что девушка становилась замкнутой и всё чаще её можно было встретить с библией в руках. Тревожно забилось сердце княгини и она поделилась своими страхами с мужем. Он, в свойственной ему манере не перечить жене, только похвалил набожность девушки, тем самым развеяв мрачное настроение супруги. А ещё через полгода случилось нечто. Проходя мимо библиотеки, где в этот час должны были заниматься чтением сын и гувернантка, княгиня услышала странные звуки, похожие на стоны. Но тональность этих стонов была весьма и весьма специфической. Это были непристойные стоны похоти, разврата и сладострастной неги. Княгиня, не веря своим ушам, осторожно приоткрыла дверь и замерла на пороге, едва успев ухватиться за стену, чтобы не упасть. Сын, её крошка, чистый, непорочный, одиннадцатилетний мальчик, сидел, развалясь в кресле отца, а перед ним, на столе, извивалась в танце совершенно нагая гувернантка. Её непрстойные телодвижения открывали самые потаённые уголки женского тела. Видимо сыну очень нравился этот развратный спектакль, потому что он с какой-то странной, полуулыбкойполугримассой наслаждения и отвращения одновременно смотрел на девицу.

— Что здесь происходит, — выдавила из себя стон, переходящий в визг, княгиня.

Девушка посмотрела на хозяйку какими-то мутными глазами. Медленно, почти сползла со стола, не поднимая своих одежд, подошла к дверям и, глядя сквозь княгиню, прошептала:

— В геенне огненной мы обретём награду,за мерзости творимые в усладутому, кто выше бога на землекто правит миром, судьбами везде.

Девушка, едва передвигая ноги, пошла по коридору к своей комнате. Княгиня, проводив её взглядом, повернулась к сыну и встретилась с ним глазами. Его взгляд был чужим, колючим и жёстким. Он словно гипнотизировал её, как немигающий взгляд змия. Сын встал, подошёл к матери и, не отводя своих глаз, спокойным голосом произнёс:

— Вы никогда и никому не расскажите о том, что здесь произошло сегодня.

Этот голос и взгляд, словно ледяные тиски, сжали и тело и саму душу княгини да так, что даже пошевелиться не было сил. Чей-то дикий крик отчаяния снял наваждение с женщины и пристальность со взгляда её сына. По коридору бежала горничная и, захлёбываясь слезами, кричала на ходу, что из окна второго этажа выбросилась гувернанта и сломала себе шею о чашу фонтана.

— Она мертвая, мёртвая и совсем голая! — визжала горничная и трясла головой. Людвиг, одиннадцатилетний мальчик, стремительно подошёл к истерично орущей служанке, размахнулся и наотмаш ударил её по щекам так, что оставил багровой след пятерни. Это подействовало мгновенно, горничная тут же замолчала и свалилась без чувств.

Дело удалось замять с помощью связей, девушка была сиротой, воспитанницей одного из отдалённных монастырей. А мать стала пристальней приглядываться к сыну. Стараясь, как можно аккуратней, без навязываний, она умоляла его как можно чаще ездить с ней в церковь, надеясь разбудить в сыне божественное начало. Но Людвигу было скушно в храме божьем. Его неимоверно смешило, как пузатые попы, с заплывшими жиром лицами, призывали прихожан поститься и усмерять свою плоть. Ему казалось, песнопения мальчиковхористов, взлетавшие под своды храма, преврашаются в острые иголки и впиваются в него, пробивая кожу. Он ёжился от неприятных ощущений и клялся, что ноги его здесь больше не будет, чем очень огорчал мать. Она, не скрывая слёз отчаяния, умоляла его одуматься и выпросить у бога прощения.

— Зачем мне это?! Что может дать ваш бог? Где же его милость, в чём она заключается? Он даже не смог защитит от меня свою верную рабу, — Людвиг хохотал, чем доводил княгиню до паники, — да и что значит «раб божий»? Бред, зачем богу, которого никто не видел, рабы? Матушка, вам не кажется, это весьма странно называть «своих детей» рабами. Так вот, я не желаю быть рабом. Я свободен, я сво-бо-ден! — по слогам прокричал Людвиг.

Княгиня билась в истерике, не зная, что делать. Князь, боясь за нервы жены, как-то решил поговорить с сыном. Но Людвиг был спокоен и равнодушен.

— Что делать, отец, что делать, если господь уготовил матушке помешательство, надо смириться и возблагодарить его за милость к нашей семье.

Князь, с удивлением гладя в глаза одиннадцатилетнего мальчика, который так спокойно говорил о страшных вещах, махнул рукой и полностью посвятил себя ухаживанию за супругой. Но сын снова удивил его через некоторое время после этого разговора.

— Я прошу вас отправить меня в военное училище, так будет лучше и для меня и для вас всех.

Князь, едва скрывая радость, что всё разрешилось само собой, быстренько собрал сыну рекомендации и, перекрестясь, проводил отъезжающую карету.