Тринити

— Не соцреализм, и то приятно, — заключил Артамонов.

— Что, не подходит? — испугался Давликан, когда осмотр картин закончился.

— Маловысокохудожественно, — пояснил Артамонов, покрутив творения еще раз, — но на условиях консигнации мы готовы взяться.

— На условиях чего? — извинился Фетров.

— На условиях консигнации, — не поленился растолковать Артамонов. Сначала продаем третьим лицам, а потом покупаем у вас.

— Почему третьим? — спросил Давликан, поскабливая виски лопаточкой для растирания красок.

— Потому что вторым это без надобности, — пояснил Артамонов. — Не тот коленкор.

— А-а… — смекнул живописец.

— Мы выпустим плакаты, закажем стаканы с изображением всех этих ваших собак и литорд, — раскрыл смысл затеи Артамонов. — И для раскрутки вывезем ваши работы за рубеж. Если вас умело подать, вы пойдете на ура.

— Я сейчас заплачу! — скривился Варшавский. — Прямо ренессанс!

Художникам идея понравилась. Правда, с поправкой — Фетров засомневался, что ему с Давликаном затраты на поездку следует делить пополам с организаторами. Пусть бы организаторы все взяли на себя, подумалось ему.

— Да вы просто не уверены в своем творчестве! — подзадорил его Артамонов. — Дело в том, что еще со времен лотереи у нас выработался принцип: все расходы — пополам с партнерами! Макарон не даст соврать.

— Не дам, — подтвердил Макарон.

— Ну что ж, если традиция, тогда мы согласны! — сдался график.

Сколотили первую выставку. На складах существует такое понятие пересортица, вот оно и легло в основу экспозиции, которую характеризовало еще и то, что вся она была свежая, текущего года выпуска. Погрузили ее, болезную, на двухосный с иголочки прицеп «Тонар», примкнули его к «Волге» и стали искать на карте Амстердам. Имелось в виду подавить европейскую школу живописи непосредственно в логове. Экспедиции вменялось поверить гармонию художественных воспарений Давликана и Фетрова алгеброй продаж.

На отхожий промысел отрядили Прорехова, Артамонова и не выездного доселе Макарона для обкатки. Варшавского назначили звеньевым и оставили на хозяйстве. Должность и. о. директора «Ренталла» ему понравилась — он исписал два листа бумаги своими пробами первой подписи.

Для правдоподобности решили прихватить в путешествие какого-нибудь художника, которого, ежели что, можно было бы предъявить в качестве вещдока. Фетров с Давликаном бросили жребий. Дорога выпала Давликану.

Макарон извлек из своего вещмешка плащ-палатку и изящный чемодан с инструментом, походивший на футляр от виолончели. Как в готовальне, в нем имелось все необходимое для дороги — ключи, струбцины, дрель. Откуда только у него все это имелось!?

Галерейный вояж, как и все длительные затеи, чтобы не спеша отчалить в дорогу, принял высокий старт у парадного подъезда гостиницы «Верхняя». Проводы были нешумными, но рассказать о них на газетной полосе «Смены» планировалось.

— Ну, ни пуха вам, ни хера! — пожелали вояжерам Артур с Галкой, Нидворай, Бек и унылый от непрухи Фетров.

— Пекитесь о нас! — велел Макарон. — Но больше пекитесь о Беке. Голодный, он вас почикает.

Когда выруливали на окружную дорогу, Артамонов пожурил зевак:

— Сидят и не подозревают, что в метре от их завалинки проходит дорога на сам Амстердам.

— Люди привыкают к великому, — обобщил переживания Макарон.

Колеса с удовольствием подминали под себя трассу Е-30. Из бортового приемника истекала чужеземная песня, бесконечная, как академический час. Народ успел и выпить, и покурить, а она все длилась. Вслушавшись в припев, Прорехов проникся:

— Вот не понимаю, о чем поет, но чувствую — переживает певец, отдается.

В природе ощущалось напряжение, словно вокруг менялись авторитеты и смещались ценности. На середине дороги ветром задувало как в аэродинамической трубе. Парусность прицепа была убийственной, его мотало словно тростинку. Наконец за спиной что-то хрустнуло, и в зеркале заднего вида мелькнул прицеп, пикирующий в кювет. От взметнувшегося снопа искр чудом не вспыхнула привязанная к форкопфу канистра с бензином. Случайно уцелел и летевший навстречу «Рафик», которому искрящееся искусство неожиданно пересекло дорогу. Прежде чем затормозить, Макарон успел выкрикнуть несколько междометий. Все выскочили из «Волги» и с ужасом взглянули вниз. Прицеп, как обнюхавшееся насекомое, лежал в канаве на брюхе и дрыгал единственным уцелевшим колесом. Фанерные ящики с картинами раскололись, кругом по откосу валялись стаканы, каталоги, плакаты.

— Приехали, — пощурился Давликан.

Прорехов заковылял вниз ревизовать обломки, а Макарон принялся вычислять причины катастрофы. Оказалось, что ветром на форкопфе сорвало резьбу, словно она была из сливочного масла, а не из стали.

— В домны и мартены не докладывают руды, — обвинил Макарон металлургов тоном хазановского попугая.

— От советского Информбюро… — сообщил Прорехов, вылезая из кювета. Выжило несколько стаканов. Для презентации не годятся, зато перестанем пить из горла.

— А картины? — с ужасом вопросил Давликан.

— Почти все, — доложил Прорехов сухо, как музейная сиделка.

— Что «все»?! — углубил гримасу художник.

— Целы почти все, — сообщил он. — Продырявилось две-три, не больше.

— Ничего страшного, — успокоил Макарон. — Такие картины я бы делал левой ногой…

— Так уж и левой! — обиделся Давликан. — Попробуй, а потом говори!

— Надо будет — попробую! — пообещал аксакал.

— А заштопать их можно? — поинтересовался Артамонов.

Давликан хихикнул.

— Кто ж картины штопает? — сказал он, давая понять, что продавцы картин взялись явно не за свое дело.

— Когда у Венеры отбились руки, ее ведь не выбросили на помойку, объяснил свою идею Артамонов. — И картины можно починить. Только это уже другой стиль.

— Кто ж дырявые купит? — усомнился Давликан и опять хихикнул.

— Да кто угодно! — сказал Артамонов. — Главное — развить поветрие, что заплатки на холсте — это новое в искусстве!

— В жизни есть две позиции, которые ни при каких обстоятельствах нельзя штопать, — углубленно произнес Давликан и расшифровал: — Это презервативы и картины.

— Придется разобрать подрамники и свернуть холсты, — сообразил Макарон, — тогда все поместится на багажник, и мы обойдемся без прицепа. Он достал чемоданчик, после чего приступил к перекомпоновке груза. Главное — ни в коем случае не возвращаться назад!

— Может, сообщить Варшавскому, чтобы поднял прицеп и утащил его на базу? — предложил Прорехов. — Пригодится еще.

— Он скажет, что получится себе дороже. Да и зачем повергать близких в уныние? Пусть думают, что у нас все хорошо, — твердо заявил Артамонов. Он помог Макарону скрутить обтянутый плащ-палаткой груз, о негабаритности которого оповещали красные трусы, одолженные у Давликана.

Машина с картинами отправилась дальше.

— Минск — прямо! — озвучил указатель освоившийся в салоне Давликан и вытянулся в кресле.

В способе загрузки багажника первый попавшийся белорусский гаишник никаких деликтов не обнаружил.

— А вот за превышение скорости придется заплатить, — сказал он вояжерам по дружбе.

— У вас радар в чем, в рублях или в зайчиках? — спросил Макарон и сделал вид, что начал копаться в портмоне.

— А что? — спросил дорожный смотритель.

— А то у нас спидометр в милях, товарищ капитан, — Макарон прибавил служивому сержанту на погоны полнеба звезд. — Экспортный вариант «Волги», сами понимаете.