Тринити

— Образы, образы, — шушукались меж собой поляки, кивая на «Волгу».

— Что за «образы»? — спросил Макарон.

— Образы по-польски — картины, — подсказал Давликан. — Или иконы, я точно не помню.

— Они прикидывают, сколько и чем с нас взять, — высказал догадку Артамонов.

— Надо оплачивать транзит, — сказал ему в подтверждение старший пан, полистав таможенные документы.

— С какого переляка! — возразил ему Прорехов. — У нас частные вещи! Какой еще, к черту, транзит?!

— Таможня грузовая, — зевнул поляк, поскольку дело было к ночи.

— Наши пропустили, значит, все нормально — никакого транзита! — впрягся в канат спора Макарон.

— Мы художники! Свое везем! — встал стеной Давликан.

— Это ваши вас пропустили, — спокойно толковал пан и продолжал чистить под ногтем. — А здесь польская таможня.

— Но ведь АКаэМы у вас по-прежнему наши! — не выдержал Макарон. — Вот когда научитесь свое оружие мастерить, тогда и будете качать права! А сейчас вы вымогаете взятку! Причем неадекватную нашему грузу. Мы согласны дать, но в разумных пределах. Скажите сколько и обоснуйте — за что!

— Не надо так шуметь, — попятился старший пан. — Может, вы иконы везете. Откуда нам знать.

— А вы проверьте, — предложил Макарон. — Нет у нас ни икон, ни вализ!

— Если мы проверим, то вы уже не сможете снова собрать машину назад, решил взять на арапа поляк.

— И проверьте! — потребовал Макарон.

— Сейчас проверим. Только не надо так кричать, — поляк понял, что не на тех нарвался.

— Да мы и не кричим, — взял на октаву ниже Макарон. — Просто у вас все посменно — подурачился и к панночке под юбку, а мы вторую ночь не спим!

От крика художников поляки стихли. Стало понятно, что ни злотого, ни даже переводного рубля с творцов не поиметь. Пану стало скучно.

— Что в сумке? — без всякого интереса спросил он.

— Копии работ да плакаты, — ответствовал Артамонов и для пущей достоверности провернул трюк с разрыванием стопки. — Кому они нужны, эти копии!

— Проезжайте! — скомандовал в сердцах старший пан. — Только канистру эту поставьте вон туда, за сарайчик, — добавил представитель Польши, бедной на виноградарство.

— Нет проблем, — согласился Артамонов.

— Убедительно, — поощрил его Макарон, когда отъехали. — Что было бы, полезь они глубже?

— Варшава — прямо! — выпалил протрезвевший Давликан.

Высунув в окно замлевшие руки, Артамонов приступил к написанию изустных писем главе Польского государства, по территории которого продолжился вояж. Проезжать по стране и не обратиться к ее руководителю было неприлично, считал Артамонов. И стал зачитывать письмо:

«Товарищу Валенсе, человеку и пулемету! Уважаемый Лех! Въезжая на вверенную Вам временно территорию, вынуждены заявить, что обе таможни — и наша и Ваша — структуры ублюдочные! Но к причине нашего к вам обращения это не относится, однако…»

В этот момент «Волга» сшибла зайца.

— Будет прекрасное жаркое, — сглотнул слюну Давликан и, чтобы проветривался, привязал зайца шпагатом неподалеку от красных трусов.

— «…однако, — невзыскательно продолжал Артамонов, — находясь перед Вами в полном пардоне за только что снесенного бампером косого, мы просим отвечать нам сразу в Познань. Там мы будем обязаны скинуть Вашим согражданам не идущие у нас предметы, как то: лебедку ручную автолюбительскую, два топора, четыре комплекта постельного белья, часы настенные электронные, примус, палатку туристическую на два спальных места, три пары кирзовых сапог, набор гаечных ключей, четыре кителя без погон и медвежью шкуру в виде накидки на сиденье. Вы можете по справедливости спросить, почему именно эти вещи мы намерены сбросить у Вас безналогово в целях приобретения на вырученные злотые несусветно дорогого у Вас бензина? Отвечаю со всей прямотой замудохавшегося в одной и той же позе пассажира известной Вам модели «Волга»: потому, что подбирали мы их специально, чтобы на вашей таможне подумали, что это для дорожных нужд. Понимаете? Вы можете с укором вопросить: при чем здесь примус? Вопрос правильный — в дороге, по нашим временам, он действительно ни к чему. Просто у коменданта нашей гостиницы Ренгача выявилась большая задолженность перед партией, и мы решили ему помочь разобраться со взносами. Участники многих битв — за урожай, за светлое будущее, за мир во всем мире, — мы не могли поступить иначе. По Вашей территории мы проходим транзитом, дабы втюхать голландцам русскую живопись — затея на первый взгляд нереальная, но у нас нет выхода — нам нужны гульдены. Сам-Артур решил искоренить в газете «Смена» понятие «рукописи» и, как всегда, нацелил нас на деньги кураторов. Макарону все по херу, а мы с Прореховым считаем, что обращаться в центр по такому пустяку, как десяток-другой наборных компьютерных станций, не следует. Поэтому и корячимся сейчас, чтобы каждый сотрудник «Смены», прикидываете, играл в «тетрис» на персональном рабочем месте!»

Покончив с текстом, Артамонов типа достал облатку, сымитировал запечатывание конверта и бросил его в почтовый ящик заоконного пространства. Всего этого не видел Давликан. Он спал, положив голову на запаску. Макарон строго следил, совпадают ли километровые столбы с показаниями спидометра. Он вычислил, что польские километры короче наших, и был намерен поведать об этом в P.S. артамоновского письма.

Под утро подъехали к Познани и никак не могли пронырнуть к торговым рядам — всюду висели «кирпичи». Пришлось подсадить к себе веселого пана в качестве штурмана.

— Ну и где ваш пресловутый регулируемый рынок? — пытал его Макарон.

Пан указывал вперед и бубнил:

— Просто! Просто!

— О чем он там бормочет?! — вдумчиво вопрошал Макарон. — Что такое «просто»?

— Не понял, что ли? Просто — это прямо, — перевел Давликан.

И действительно, на познаньском рынке торговала вся Россия. Челноки не прямого, но обратного действия завалили товарами все прилавки. Это было что-то! Целый слой российского населения, порожденный плывучим, как пески, рынком, скупал все приличное в России и сбрасывал в странах СЭВ. Конкуренция в рядах была немыслимой. Тем не менее распродажу привезенного имущества провели удачно. Невостребованными оставались лишь часы, которые Макарон прихватил из номера в гостинице «Верхняя», примус да медвежья шкура.

— Не идут, — крутил часы в руках пан.

— Как «не идут»? Тикают самым форменным образом, — вел торги Макарон. Это наши бортовые часы.

— Там нет батарейки, — и хотелось, и кололось пану купить, но сбить цену.

— Правильно, откуда ей там взяться, — накручивал аксакал. — Батарейку вставите, и вперед — часики закрутятся.

— Но сейчас не идут, — говорил пан.

— Демонстрирую! — сказал Макарон и вынул батарейку из куклы с соседнего прилавка. — А теперь берете? — насел он на пана.

— Теперь беру, — согласился пан. — Теперь видно, что работают.

— Раз видно, платите сто тысяч злотых и забирайте, — потер руками Макарон. — Это все равно что задаром.

— Как сто? — возмутился поляк. — Мы договаривались за восемьдесят.

— Правильно! — объяснил Макарон. — Без батарейки. А теперь часы укомплектованы.

— Ну, хорошо, паны, я согласен.

Пересчитав деньги и засунув их подальше в карман, Макарон вынул из часов батарейку и вновь поместил в замлевшую куклу.

— Как же так, паны? — не понял юмора поляк.

— Вот вам пять тысяч назад, — рассчитал все верно Макарон. — Я спросил — батарейка здесь у вас стоит пять тысяч злотых.

Медвежью шкуру паны тоже брать не спешили — щупали, прикладывали к уху.

— Пан, это не раковина, — говорил Давликан. — Это шкура. Она повышает потенцию.

— Ее надо есть?

— Нет, ее надо спать, — рекламировал товар Давликан. — От нее такое электричество, что жена сразу бросит разъездную командировочную работу…